Ученые чувствовали себя в этом хаосе как рыбы в воде. Особенно Яша.
Он извлек некий загадочный прибор из принесенной коробки и, попискивая от удовольствия, расчищал под него место.
— Что это? — спросил Богдан, подходя ближе.
— Уникальный микроскоп с широчайшим спектром возможностей…
На Богдана обрушился ливень профессиональных терминов. Он смутился, растерялся и отступил.
Яшу потеря слушателя совершенно не смутила, он вдохновенно размахивал руками и продолжал разговаривать сам с собой.
Лео успокоенно вздохнул и протянул капсулу обратно.
— Кофе хотите? Я так понимаю, есть вопросы?
Богдан улыбнулся.
— Хочу. И… да. Думаю, нам придется какое-то время довольно тесно общаться.
Глава 5
Келан
Я почти не помню первый день пути. Усталость, переизбыток впечатлений, ощущение какой-то скованности, дурнота. Едва после утомительной поездки я переступила порог дома, места, куда не возвращалась более десяти лет, как Стоуш заторопил с уходом. Я успела лишь ополоснуть лицо и снова оказалась в дороге.
Мы так долго не общались с отцом, что после приступа ностальгии вдруг возникла неловкость.
Как вести себя дальше? На мгновение душу словно обдало холодом. Совсем непонятно, о чем говорить, а о чем молчать? Возможно, Стоуша посетили те же мысли, но он никогда не был болтливым. Поэтому, наверное, мы шли в тишине, которую изредка прерывало веселое треньканье рут.
Эти птицы охотились и жили небольшими стайками, обычно по шесть-восемь пар. Они имели удивительно мелодичные голоса и весомые размеры. Голова с массивным клювом метра на полтора возвышалась над длинными пальцами ног-палок. Рута охотились на гусениц и животных помельче себя. Время от времени они переговаривались меж собой — то деловито, то нежно, словно воркующие влюбленные парочки.
Поначалу родимые Холмогоры казались такими привычными: ласково припекало весеннее солнышко, вокруг раскинулись сочно-зеленые поля, поросшие бродячей травой и мерцающими в ночи кустами. Ветерок едва колыхал нежные бородки первой листвы на деревьях. Весенняя прохлада почти не чувствовалась — так, слегка холодило ноги и шею.
Но вскоре пейзаж начал меняться. Деревьев становилось все больше: откуда-то из-за горизонта неспешно выползали темные зубцы леса. Холмистая местность делалась гористой, подъемы, как и спуски, были все круче и круче.
На равнинах, кроме кустарников и травы, выживали только мощные амаки, стволы которых покрывали круглые тарелочки грибов-паразитов. Практически прозрачные, невесомые, с мягкой, бархатистой шкуркой, они выделяли смолу, помогающую щиткам коры окостенеть. Так амаки становились неуязвимыми для насекомых, стремящихся проникнуть в беззащитную, пористую плоть. Грибницы же закреплялись между неокостеневшими пластинами еще до взросления гриба. Летом по утрам лохматые щетки листьев разворачивались, напоминая свои видом гигантские опахала, и сворачивались только к вечеру, превращаясь в узкие бахромчатые зонты. Уже сейчас из почек проклевывались вверх первые темно-оранжевые липкие стрелы.
