На мои объяснения генерал ничего не сказал. Даже не привстав, он протянул мне вялую руку и сразу же отдернул ее. Это был широкоплечий мужчина среднего роста, с медно-красным лицом, по самые скулы заросшим жидкой черной бородой, которая не могла скрыть узкогубый невыразительный рот и вывернутые ноздри. В его блестящих маленьких глазках животного прятался смешок.
…Весь следующий час я фотографировал генерала Урбину: генерал Урбина стоит с саблей и без сабли; генерал Урбина на трех разных лошадях; генерал Урбина в кругу своей семьи и без семьи; трое детей генерала Урбины на лошадях и без лошадей; мать генерала Урбины и его любовница; вся семья, вооруженная саблями, револьверами, с граммофоном посредине, один из сыновей держит плакат, на котором чернилами выведено: «Генерал Томас Урбина».
Ничем не утолимая алчность, уродливое дитя потомственной нищеты, превратила бывшего пеона в ненасытного стяжателя. Революция стала для него кормушкой, средством легкого и быстрого обогащения. После осмотра Лас Ниевеса Рид занес в дневник. «Все здесь принадлежит генералу Урбине — дома, животные, люди и их бессмертные души. Только он чинит здесь суд и расправу».
Будущее подтвердило журналистскую прозорливость Рида. Через два года в трудную минуту Урбина бросил Вилью и сбежал, прихватив всю бригадную наличность. Когда Урбину поймали, Вилья приказал расстрелять на месте своего былого сподвижника и кума…
Поскольку генерал ничего не имел против присутствия американского корреспондента, Рид решил сопровождать отряд дальше. Вскоре он уже перезнакомился со всеми офицерами, если можно так было назвать людей, которых только их личная храбрость выделила из массы пеонов-повстанцев.
Один из офицеров с круглым добрым лицом, то и дело расплывавшимся в широкой улыбке, долго приглядывался к Риду. Наконец застенчиво промолвил:
— Впервые встречаю гринго[6], сочувствующего революции.
Это был капитан Лонхинос Терека, который в двадцать один год слыл самым храбрым офицером в армии. Лонхинос Терека стал другом Рида.
Личный эскадрон генерала Урбины составляли человек сто отчаянных смельчаков, живописно одетых в невыразимо обтрепанные лохмотья. Зато у одного из них было огромное сомбреро, украшенное пятью фунтами золотого галуна. Другой звенел невероятных размеров серебряными шпорами с бирюзовыми инкрустациями. Третий был облачен в… старомодный фрак, разрезанный сзади до пояса, чтобы удобнее было сидеть в седле.
