Поэтому, когда речь заходила о кораблях, парусах, оснастке и прочем, Слава тотчас принимал вид знатока. Но Костя не соглашался признавать его авторитет. Славе приходилось прибегать к помощи отца. Его мнение решало спор между товарищами.
Отец Славы, доктор Николай Евгеньевич Шумилин, был невысоким полным человеком с коричневым от многолетнего загара, всегда чисто выбритым лицом, на котором резко выделялись светлые глаза и выцветшие брови. Николай Евгеньевич страдал астмой, заставившей его покинуть в прошлом году морскую службу, о чем он не переставал сожалеть.
Мать Славы была, напротив, довольна, что муж оставил морскую службу, только жаловалась, что и теперь редко его видит. Действительно, по целым дням доктор был занят в городской больнице, а вечерами сидел на веранде, обращенной к морю, читал газеты и ворчал на жену, балующую сына.
— Мальчишка должен бегать босиком, лазать по деревьям, грести, плавать, драться с ребятами, не давать им спуску, а ты, милая моя, из Славки кисель делаешь, — говорил он ей.
Сына он любил, но никогда не выказывал этого и в спорах Славы с Костей чаще становился на сторону Кости.
Самыми радостными событиями для Славы были редкие наезды дяди-капитана. Он надоедал ему расспросами, хвастал дядей-капитаном перед товарищами и так важничал, что в конце концов ему попадало от отца.
Костя заглядывал к товарищу по два, по три раза в день (жили они рядом) и с жадностью ловил каждое слово капитана дальнего плавания. А когда мальчики оставались одни, Костя вздыхал, смотрел мимо Славы на взморье, где буднично-уныло раскачивались рыбачьи лайбы. Скуластое веснушчатое лицо его бледнело, ноздри маленького вздернутого носа раздувались, в глазах появлялось отсутствующее выражение. Казалось, он видел иное море, и ветер уже свистел в снастях, и гнулись мачты, и паруса вздымались, и кто-то на фор-марсе — может быть, он сам — кричал: «Земля!»
Вернулись товарищи около полудня. Лодку привязали на обычном месте — к цепи, протянутой от сваи, вбитой на берегу во дворе Шумилиных. Слава заботливо оглядел свой костюм. Костя подхватил весла, и мальчики направились к дому.
На веранде, увитой диким виноградом, слышались голоса. Костя положил весла и хотел было махнуть через перелаз к себе, но прислушался, остановился.
— Да, — говорил доктор Шумилин. — Замечательное было поколение! Вы этого Баклана лично знали?
— Как же, земляки! Вместе мешки на пристани таскали, — ответил низкий, сиповатый голос Епифана Кондратьевича Познахирко.
