То, как поступила твоя мать, можно отчасти объяснить новоиспеченной свободой нравов - но скорей всего, дело было не только в этом. Что нам известно о душе человеческой? Многое, но не все. Может в каком-нибудь темном уголке подсознания Илария ощутила, что человек, которого она называла отцом, вовсе им не был? Может, в этом и крылась причина ее метаний и тревог? Долгие годы я об этом не задумывалась, с самого рождения у нее не было ни малейшего повода что-либо заподозрить; но когда она вернулась из той поездки уже на третьем месяце беременности, на меня нахлынули эти мысли. Ото лжи, от неправды не убежишь. Можно укрыться, но лишь на время. Однажды, когда и не ждешь, ложь настигает тебя – но уже не маленькая ложь во спасение, как ты полагал раньше – нет; она превратилась в страшное, ненасытное чудовище. Ты понимаешь это лишь в ту минуту, когда оно пожирает тебя и тащит в преисподнюю все вокруг. Однажды – тебе было десять лет - ты вернулась из школы в слезах, прокричала мне: «Лгунья!» - хлопнула дверью и заперлась в своей комнате. Ты узнала, что моя сказка была выдумкой.
«Лгунья» - это подходящее слово, так можно назвать мою биографию. За свою жизнь я солгала лишь один раз. И погубила трех человек.
Дрозд по-прежнему на столе рядом со мной. В последнее время у него немножко ухудшился аппетит. Он раньше все время пищал, а теперь сидит смирно, не высовываясь из дырочки в коробке, лишь изредка появляются взъерошенные перья его макушки. Утром было морозно, и все же я отправилась в питомник с супругами Рацман. Я не могла решиться, ехать или нет, до самой последней минуты – на улице такой холод, что и медведь не покажет носу из берлоги; а в темном уголке моего сердца говорил голос: что тебе за дело до семян, разве ты увидишь, как распустятся эти цветы? Но покуда я набирала номер Рацманов, чтобы сказать, что не поеду, я увидела в окно увядший сад, и мне стало стыдно за себя: может, мне не увидеть будущей весны, но на твоем-то веку случится еще немало весен.
Я сама не своя в последнее время… Если не пишу, то брожу по комнатам, не нахожу себе места. Я мало что могу делать без посторонней помощи, но чем бы я ни занялась, не могу успокоиться, отрешиться на хоть ненадолго от тоскливых воспоминаний. Мне кажется, что память человеческая устроена как морозильная камера – так бывает с продуктами, которые лежат в ней достаточно долго. Когда ты их только вынул, они твердые, будто камень, не имеют ни запаха, ни вкуса и покрыты белым налетом; однако, стоит им немного прогреться, они снова обретают форму и цвет и кухня наполняется их ароматом. Так и грустные воспоминания дремлют долгое время в неисчислимых закоулках нашей памяти, они сидят там порой годами, десятилетиями, а то и всю жизнь. Но однажды они всплывают на поверхность - всплывает и боль, которая с ними связана, и ты ощущаешь ее с такой же силой и остротой, как и в тот день много лет назад.
