Потом по «дрыгалке» пошел я. Я шел и думал, как бы не шлепнуться животом. Ноги в полете надо было закидывать слегка назад, а это не всегда получалось.
Я похлопал себя по животу, раскачался и почувствовал — лечу. Но и в воздухе билась одна мысль: только б головой!
Я пошел вниз и стал заламывать вверх ноги. Шлепнулся и по звуку понял — неважно. Да и живот, слегка отбитый ударом об воду, побаливал.
Я плыл к плоту и думал: промолчал на этот раз Гаврик или сказал что-нибудь? Лучше б промолчал.
Когда я взобрался на плот, на «дрыгалке» уже раскачивался следующий…
— Москвича видал? — вдруг спросил у меня Ленька.
— Какого москвича?
— Да того, что вчера к Гореловым приехал. Белобрысенького.
— А он правда из Москвы?
— Ну да. Еще во двор не выходил. Давайте позовем его.
— Давайте, — согласился я, но никак не мог представить, как это можно самому пойти к незнакомцу и вытащить его во двор.
Для Леньки же это было пустяком.
Натянув на мокрые тела майки, кое-как выжав трусы, мы помчались по крутой тропинке вверх, на Успенскую гору — Успенку, как мы ее звали, где у старинного «губернаторского» сада стоял наш коммунальный дом.
Ленька все время распространялся о сальто-мортале — прыжке со сложным перекрутом через голову, а я думал о москвиче.
Есть же такие везучие люди — живут в Москве!
Хоть бы раз побывать там. Пройтись по Красной площади, увидеть в Мавзолее Ленина, постоять на старинной брусчатке, а потом сесть в метро и поехать к площади Маяковского: говорят, из всех подземных станций она самая лучшая — стальными радугами встают ее колонны…
После обеда мы собрались во дворе. Вдруг Вовка зашептал:
— Смотрите, вышел…
Мальчик в черных брюках навыпуск и белой безрукавке похаживал по тротуару. На голове его красовалась четырехугольная, расшитая золотом тюбетейка. Держался он неуверенно.
— Сейчас я приведу его! — Ленька побежал к москвичу.
Не знаю, о чем Ленька говорил с ним и как знакомился, только через несколько минут он привел к нам москвича.
— Знакомься, — сказал Ленька, — это мои товарищи. Будем дружить.
— Будем, — подтвердил москвич и сильно покраснел.
Он был худ, тонконос, белобрыс, и мне не очень верилось, что он хоть раз был на Красной площади, на той самой площади, по которой в революционные праздники проходят квадраты тяжелых танков, орудия и колонны бойцов Московской пролетарской дивизии в касках и при винтовках с ножевыми штыками…
Москвич сказал нам всем «здравствуйте», но подавать каждому руку не решился.
