Он закрыл окно и пошел на выход. Дагестанцы не тронули его, он сел в свою машину и уехал. Я сперва думал, что это был какой-нибудь фокус, но, когда все проанализировал, то что-то странное стало происходить в моей голове. Это не был фокус.
Мишутин еще часто приезжал на завод за деньгами, потом мы начали ему платить понемногу, только теперь в конторе он находился не более пяти минут, а потом сразу спускался вниз, на внутренний двор. Он подходил к бункерам и крошил на землю белую булку. У нас на крышах полно голубей, может тысяча, может, две. Голуби обжирались лузгой и отрубями, частенько им перепадалo и зерно. Но все равно, к нему слеталось несколько серых тушек и лениво выбирали сдобные крошки. Антон Иванович пытался дотронуться до одного из них, иногда это ему удавалось, но голубь сразу же отлетал прочь.
Мишутин поднимался с колен, отряхивал пыль и брел назад.
Когда ему выплатили все деньги, он заходил еще несколько раз, видимо, по привычке, кормил голубей и опять шел к машине. Однажды он сказал:
- Ничего у меня не получается.
Потом он перестал приходить. Зато на другой день у меня на окне поселился голубь, кругленький и с умными медвежьими глазами-пуговками. Я сразу понял, кто это.
Меня сегодня решили переселить в другую палату. Неясно, хорошо это или плохо. С одной стороны, я избавился от соседства двух дедов: одного совершенно невменяемого, который валялся слева от окна, и другого – среднестатистического кретина – который спал от окна справа. Сначала мне, как самому молодому и новенькому, досталось лоховское место у двери, которой хлопали по моей койке, когда открывали. Напротив меня лежал Саныч – крепкий мужичина, бывший офицер. С ним было иногда интересно пообщаться, но в последнее время ему стало совсем плохо, он часто терял сознание, плакал, а по ночам иногда выл. Сначала это было непривычно, и если бы деды меня не предупредили, я бы обосрался со страху. Я засыпал легко и без проблем, но от скрипа кровати все же проснулся. Такое было ощущение, что Саныч скачет на кровати, как пацан в пионерлагере. Двери у нас оставляли открытыми и я оказался в этакой нише между стеной и дверью, и так и не смог выяснить, в чем дело.
- Щас выть начнет, - авторитетно заявил дед слева. Я не понял в чем дело, но в принципе уже был готов к чему-то нехорошему. И не зря.
- А… а… горит, горит, сука! Горит, ааа! – орал Саныч. Потом он громко заорал своим поставленным командирским баритоном без слов, до бульканья в горле; и его крик трепыхался в палате, бился о мои уши, достигая до Луны и до купола вселенной, изменяясь со стона-пения до протяжного воя.
