- А я не могу больше смотреть тебе в лицо и не поцеловать. Ну невозможно... Тогда ты отвернись и не говори ничего.
Она перестала говорить и покачала головой, печально и строго.
- Ну что?
- Нельзя меня целовать... Уходи, голубчик мой... Мне надо домой.
- Нет! - отчаянно выговорил он, схватил ее и, дернув к себе, крепко поцеловал в ледяные, твердо сжатые губы.
- Не надо, - еще тверже повторила она. - Я же сказала, не надо, нельзя меня целовать.
Он ее не отпускал, и она упрямо, с силой нагнув голову, уперлась лбом ему в плечо, и так они простояли молча и не двигаясь минуту, две, три...
- А все-таки дезинфекцией еще чуточку пахнет! - Он услышал, что она нежно усмехнулась.
Он попробовал снизу за подбородок приподнять ее туго пригнутую голову, но она, неожиданно вырвавшись, порывисто обхватила сама его обеими руками и, не отнимая губ, легко стала целовать, скользя по уголкам рта, по подбородку и губам, прерывисто повторяя: "Нельзя, милый, уходи скорей, нельзя меня целовать, уходи!.."
- Ничего не понимаю, - оглушенно говорил он, еле переводя дух. - Ты дрожишь. Ну как ты одета, ты же окоченела вся... - Он расстегнул и распахнул свою шинель и кое-как прикрыл Валю, запахнув полы. Мороз был лютый, и все же под шинелью показалось тепло.
- Как ты в таком пальтишке ходишь? Да и под ним-то что? - говорил он с ужасом. - Ведь так замерзнуть и умереть можно.
Она, стараясь унять дрожь, стояла, прижавшись к нему боком.
Морозные блестки перебегали по сугробу, освещенному окном, в двух шагах от них. Подвыпившая праздничная компания с гармоникой прошла мимо по другой стороне за белыми буграми сугробов. Впереди, лихо сдвинув солдатскую ушанку на один бок, шла девушка-гармонист, в полушубке, наигрывая без передышки, взахлеб, сбивчиво, но залихватски.
- Нельзя тебе так стоять, ты в самом деле замерзнешь, - обнимая ее под шинелью одной рукой и чувствуя всю тонкость и легкость того, что на ней надето, повторил он с тревогой.
- Ну, пошли.
Они обошли заснеженную площадь, вернулись и опять остановились у ее дома. Она подумала, что сейчас войдет в дверь и через минуту перестанет болеть грудь и спина, колени и лоб от мороза, отойдут нестерпимо ноющие пальцы на ногах, все мучительно окоченевшее тело, но в ту же минуту все кончится, она его больше не увидит, они простятся навсегда.
- Пойдемте, - еле шевеля помертвевшими губами, выговорила. - Походим еще.
- Куда идти?
- Пойдемте. Так.
- Хоть в прорубь?
