Они идут рядом к выходу. Запах остывшего утиного жира от пакета, который несет Илюша, кажется Леле тошнотворным. Застойный воздух коридора, махорочный дым над писарскими столами, вокруг голубых огоньков керосиновых лампочек, запах потной кожи и плавленого сургуча казенных печатей - и сразу после этого вдруг просторная площадь, доверху налитая теплым синим воздухом звездной южной ночи.
Они долго идут молча по темным улицам, сворачивают в переулки, мимо заросших палисадничков с их сильным ночным запахом цветов табака и влажной травы. Лениво тявкает собачонка спросонья. В одном окошке еще светится занавешенный огонек. Люди спят или готовятся ко сну, и жарко светят, разгораясь, южные звезды над городом, над тюремным замком на Огородной, 88, где тоже все спокойно сейчас, пока не получен приказ... "Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут..." И только одному человеку нечем дышать и невозможно жить. Она идет рядом с Нисветаевым быстрыми шагами, кажется, что-то отвечает иногда ему точно сквозь сон, послушно и не по своей воле, как печатала на машинке.
И в то же время она видит каждую тень от колышка забора, каждую полоску света за решеткой ставен и запоминает это на всю жизнь - ненужное, мучительное, - и где-то звякает звонок - сигнал остановки строчки гремящей пишущей машинки, и ей вдруг кажется, что она опять в своей комнате и пятится в угол от машинки, пряча за спину руки, замирая от боли, отвращения, унижения и страха, что руки опять сами начнут печатать. Нисветаев встревоженно переспрашивает ее, кажется уже не в первый раз, и она с трудом догадывается, что надо что-то отвечать.
- Что ты, Леля, что ты? Что ты говоришь?
- Я говорю?.. "Тиха украинская ночь. Прозрачно небо... Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух. Чуть трепещут..."
Из-за будки выходит ночной патруль.
- Стой! Документы!
Леля и Нисветаев останавливаются. Солдаты нервничают, держат винтовки наизготовку.
- "Луна спокойно с высоты..." - вполголоса продолжает Леля, задумчиво глядя на солдат.
Начальник патруля уже узнал Нисветаева, они спокойно заговорили.
- Это точно, что Невского в Белой Полыни унтера застрелили?
- Говорят, на митинге? А, сволочь! Сука! Такого человека!
Они идут дальше. Ветки деревьев, переваливаясь через заборы, все время касаются, соскальзывают, щекочут лицо.
Неожиданно Леля слышит, как произнесла вслух:
- Они ему... хотят... расстрел...
Нисветаев, споткнувшись, останавливается. Сквозь стиснутые зубы выплевывает такое остервенелое матерное ругательство, каким никогда не ругался. Они молча идут дальше, и вдруг Леля громко икает. Еще раз, еще. Она зажимает рот рукой и икает все сильнее. Напрасно Нисветаев стучит ей по спине, советует набрать побольше воздуха и не дышать, икота не проходит. Она уже ни о чем не думает, только о том, как унять мучительную, глупую судорогу. Она стоит, прислонившись к забору, слышит отчаянный собачий лай, это Нисветаев залез в чей-то двор, сбив калитку, и гремит ведром у колодца. Потом Леля пьет ледяную воду из ведра, икает и опять насильно, через силу, пьет, обливаясь водой...
