Поэтому он был так воинственно настроен. Но гнев и нетерпение неожиданно сменяются в нем полнейшей растерянностью. Он всю свою жизнь показывал примеры храбрости, а теперь его терзает страх. Дикий, безумный страх парализует его настолько, что он бессилен бороться с обстоятельствами с обычной для него энергией. В другое время он, не задумываясь, настоял бы на своем и запретил бы жене идти с доктором. А сейчас он не смеет, молчит. Лоретта появляется на пороге в меховой шубке, в перчатках, в маленькой шапочке, которую она давно уже не надевала, весело объявляет:
— Вот и я.
Мерсье колеблется.
— Идите, идите, — неприветливо говорит им Корбье, — а то опоздаете.
Они молча выходят. Слепой не ответил доктору на его прощальные слова.
Лоретта и Ги спускаются рядом по лестнице.
— Вы смотрите на мою шубу? — говорит, улыбаясь, Лоретта. — Это остатки былой роскоши. Я делаю все, чтобы Поль не заметил перемены в нашем положении. Он и так достаточно мучает себя. Незачем ему знать, что, с тех пор как кончилась война, мне пришлось мало-помалу распродать все ценные вещи.
Мерсье смотрит на нее с недоумением. Когда же она была искренна? Ее нежность к мужу не кажется наигранной. И однако, когда они выходили, в ее взгляде сквозило явное торжество. Единственное предположение, до сих пор не приходившее в голову доктору, — полнейшая невинность Лоретты. Что же будет дальше? Он хотел бы чувствовать себя более уверенно в создавшемся положении. Снова он ощущает, как в нем нарастает раздражение против Лоретты. Зачем она познакомила его с мужем? Случайного любовника не приглашают к себе в дом, в особенности если муж слеп. Существует мужское целомудрие, которое женщинам не понять. Мерсье, конечно, неправ, но он не отдает себе в этом отчета. Например, он не хочет понять, что Лоретта вовсе не подготавливала сознательно то, что произошло. Обстоятельства сложились помимо ее воли. Чтобы постичь все эти простые истины, Ги Мерсье должен быть объективным. Но как раз этого ему и не хватает.
1 час 30 минут (по Гринвичу)
на борту «Марии Соренсен»
Ларсен большими шагами ходит по каюте.
— Я давно бы уже изменил курс судна, если бы это к чему-нибудь привело. Но мы слишком далеко от ближайшего порта. Надо ждать. Вот все, что нам остается.
Сидя у передатчика, Олаф с удивлением разглядывает отца. Никогда раньше он не предполагал, что тот может быть так словоохотлив. Старику необходимо высказаться, облегчить душу. Пораженный суровой откровенностью отца, Олаф спрашивает:
