— И мы предоставим ему такую возможность, мой фюрер.
Сообщить Мюллеру о новом задании фюрера он решил, не дожидаясь прибытия в Берлин. Причем делал это с внутренним сладострастием: ведь еще вчера ему казалось, что в натиске против него Гитлер использует именно его, гестаповского мельника.[13] Войдя в купе к радистам, он приказал немедленно связаться по рации с управлением гестапо.
Шеф зарубежной политической разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрер Вальтер Шелленберг[14] уже почти закончил довольно неофициальную беседу со своим подчиненным, гауптштурмфюрером СС бароном Адрианом фон Фёлькерсамом,[15] на тему мистической экспедиции в Тибет, возглавлять которую должен был сам Отто Скорцени. Шелленберг уже давно поглядывал на дверь кабинета Фёлькерсама, ожидая момента, чтобы уйти к себе, а хозяин помещения, изрядно наговоривший всякого в ходе беседы, теперь начал побаиваться своей собственной смелости и стремился оправдаться постфактум.
— Будем надеяться, что моим мнением по этому поводу фюрер попросту не поинтересуется. Как, впрочем, и Гиммлер. А следовательно, мое мнение останется сугубо между нами, бригадефюрер.
После этих слов барон имел право рассчитывать на хоть какие-то заверения Шелленберга в молчании, но вместо этого услышал:
— …Не говоря уже о том, что оно может не понравиться также Кальтенбруннеру.
— Да мало ли кому, — раздраженно признал Фёлькерсам.
— И Мюллеру, — указал Шелленберг на того, кто в любом случае не побрезгует поинтересоваться мнением даже такого «винтика», как гауптштурмфюрер Фёлькерсам.
— Им обоим не понравится, в этом я убежден, — мужественно признал барон-диверсант. И в то же время с надеждой взглянул на Шелленберга.
— Это я к тому, чтобы ваши сомнения не становились предметом обсуждения в… ну, скажем, в широких диверсионных кругах. Иначе я не смогу прийти вам на помощь.
На сей раз барон взглянул на шефа с усталостью и обреченностью во взгляде, и коричневатые мешочки под его близоруко щурящимися глазами — Фёлькерсам упорно не хотел мириться с необходимостью прибегать к помощи окулистов — налились коричневатой желчью сожаления, если не обиды.
«… И не пришел бы, даже если бы мог, — мстительно молвил он про себя, — для этого ты слишком труслив».
Больше всего Фёлькерсама поражало то, что, при всей своей трусости, Шелленберг позволяет себе запугивать его. Хотя в принципе такое поведение бригадефюрера мало кого удивляло. «Красавчик», как обычно называли Шелленберга во все тех же «широких диверсионных кругах», всегда обладал удивительной способностью осаждать своего собеседника с ангельской непорочной улыбкой на действительно красивом личике. Но от этого наскоки его не становились менее досадными.
