- Я говорила! - сказала мама, сочувствуя Леве, но вступаясь все-таки за отца. - Левочка, не приставай к папе, сейчас не до капризов... Приедем на место, папа тебе достанет собаку лучше Полкашки.
- Овчарку куплю, породистую. Такую, как волк! Хочешь?.. - Они уже вышли на платформу. - Пятый вагон вот тут остановится, ставьте вещи сюда, сказал отец.
Леве стало трудно дышать, трудно выговорить слово, и в то же время ему было необходимо сказать что-нибудь самое ужасное, оскорбительное, восстать против несправедливости отца, который его обманул, бросил друга лохматого, преданного до гроба Полкашку... И все, что он слышал, лежа под медвежьей шкурой, все, что лежало тяжелым камнем у него на сердце с того самого дня, слилось вместе в чувство, близкое к ненависти. И, глядя снизу вверх отцу в лицо, он раздельно выговорил:
- Я с тобой не поеду!
Это было так нелепо, что все замолчали, а мать слегка ахнула.
- Лева, мальчик, опомнись!..
Совершенно не зная еще, что будет делать, Лева повернулся и быстро пошел к выходу.
- Лева!.. Левка, кому я говорю! - кричал ему вслед отец, но в его голосе было больше растерянности, чем угрозы. Наконец он кинулся сам следом за Левкой и, догнав его уже у выхода на площадь и начиная злиться, грубо схватил его за руку. - Что с тобой случилось? Сейчас же говори.
Левка рванулся из его рук, но не смог вырваться и крикнул отцу:
- Потому что не надо... потому что лгать... лгать не надо!
Пассажиры оборачивались на них, и Лева сам не знал, куда и зачем он рвется, потому что все время понимал, что идти ему совершенно некуда и ехать все равно придется. Сцена получилась безобразная, и по лицу отца Лева вдруг ясно увидел: тот что-то понял, где-то мелькнуло в глазах у него неясное сознание, что не в одном Полкане дело, что в его отношениях с сыном случилось нечто гораздо более важное и непоправимое. И как раз в эту минуту на привокзальной площади, на всем скаку вылетев из-за поворота, появился Полкашка с длинным обрывком шнурка на ошейнике. Он мчался, опустив голову к земле и не глядя по сторонам, так что увидел Леву и Ефима Ефимовича, только совсем близко подбежав к крыльцу. С восторженным лаем облегчения он кинулся на ступеньки, наступил на шнурок и беспомощно перекувырнулся, скатившись вниз, но сейчас же снова как сумасшедший бросился вверх, точно вырывался из волчьих зубов.
Лева присел на корточки, схватил его поперек живота в обнимку и поднял, повторяя только: "Полкашка... Полкашка!.." - и прижимая его к себе так, что у того выпучились глаза и натужился живот. И тут Лева вдруг заревел вслух так, как не плакал еще ни разу с тех пор, как был маленький, три года назад.
