* * *
— Ну-ка давайте посмотрим, как поживает ваша черепушка, — бодро говорит мой лечащий врач, добрейший Константин Павлович.
Бинты, бинты… Я похож на Уэллсовского человека-невидимку, который, чтобы стать видимым, заматывал свою голову и лицо бинтами.
— Маша, дайте человеку зеркало. Пусть полюбуется на себя. Молоденькая Маша, улыбаясь, подносит мне маленькое зеркальце. Я долго, по частям, по участкам, разглядываю свое лицо, выбритую голову и вдруг истерически хохочу.
Разве это Кумиров глядит на меня? Это же какой-то жуткий уголовный тип, подпадающий под классификацию Ломброзо. Такие вот лица, страшные, с опустошенными глазами, жесткой складкой губ, бугристыми, лысыми черепами я видел на фотографиях в старом издании книги Дорошевича о сахалинских каторжниках.
— Хорошо, а? — как будто радуясь, потирает ладони мой эскулап.
Кое-как справляюсь со своим истерическим смехом.
— Шрамы останутся? — спрашиваю.
— К сожалению, да, — отвечает лекарь. — Но ничего. Они придают вам мужественности. Вот здесь, вот здесь, — трогает пальцем мой лоб, мою щеку. Становится серьезным. — Головные боли мучают?
— Так, эпизодически.
— Надо привыкать. Не сразу пройдут. Возможны сильные приступы. Особенно если позволите себе принять водочки.
— Исключено. Зарекся.
— Правильно.
— Когда выпишите, Константин Павлович?
— Не терпится?
— Да, хочется на волю.
— Ну, можно хоть завтра. Лицо… (читай — морда) у вас поджило. Ну а головную повязку придется еще поносить. Маша аккуратненько сделает вроде чалмы, — смеется он.
Об остальных побитых органах — ребрах, почках, правой руке, правой ноге речь не идет, как о второстепенных. Могу функционировать — это главное. Например, способен поднять трубку телефона в приемном покое и позвонить.
* * *
— Иван Петрович?
— Да, я. Кто это? — дребезжит старческий голос.
— Это Андрей Кумиров, помните меня? Я учился с Игорем…
— Да, да, как же, я вас помню.
— Иван Петрович, я не смог прийти на девятый день. Так получилось, что я оказался в больнице.
Выражаю еще раз соболезнование. Слышу его глубокие, жалобные вздохи.
— Спасибо, что позвонили, — благодарит он. — У Игорька при жизни было много друзей, но не все о нем вспомнили. Так бывает, что поделаешь. Приходите на сороковой день.
— Да, я зайду.
Больше нам говорить не о чем. Со стиснутыми зубами я кладу трубку. Где теперь находится Молва? В каких далях обитает, в каком орбитальном полете? Шопенгауэр, прочитанный мной недавно, утверждает, что…
— Вика, это ты, солнышко?
