Пожалуй, ему известно даже о моей бездарной торговле на «Семеновке», если он основательно расспросил Радунскую о моем финансовом положении, а та припомнила, что я спустил машинку. Но темнит, темнит, профессионально темнит, ходит кругами.
— С авансом в издательстве, следовательно, сорвалось, — жалеет он меня.
— Сорвалось. Да.
— И что вы предприняли, Андрей Дмитриевич?
— Стал искать другие выходы.
— Например?
— Пошел на барахолку продавать пишущую машинку и еще кое-что.
— А что именно?
— Чайный сервиз. Свадебный подарок.
— Ай-я-яй! Вот до чего вас поджало. Продали?
— Продал.
— И сколько выручили, если не секрет?
— Немного. В общей сложности сорок пять тысяч.
— Да-а, негусто. А покупателей случайно не помните?
— А это вам зачем? — в лоб спрашиваю.
— Ну, на всякий случай. Вы должны понять, Андрей Дмитриевич, — спешит он объясниться, — что мы отрабатываем разные версии. Для нас сейчас всякая мелочь важна.
— Подозреваете меня, что ли? — опять в лоб спрашиваю я.
— Боже упаси! — пугается щеголеватый Чиж. — Но я от вас не буду скрывать, почему мы на вас вышли. Мы нашли в квартире Яхнина его записную книжку. В ней упоминается ваше имя.
(Правильно я угадал.)
— А напротив нее стояла цифра сто тысяч?
— Совершенно верно.
— Какой-то высокий мужчина в шляпе. И какая-то бабенка в золоте.
— Это ваши покупатели?
— Да.
— Хорошо, — удовлетворенно кивает он. — Спасибо. (За что, интересно, спасибо?) Это когда было?
— В субботу.
— А отдать долг вы когда должны были?
— Пятнадцатого.
— Сто двадцать тысяч?
— Да.
— Плюс проценты за полмесяца просрочки?
— Наверное.
— А у вас на руках было…?
— Сорок пять штук базарных и штук восемь моих.
— Меньше половины, однако.
— Я нашел остальные.
— Правда? — порадовался он за меня. — А где, если не секрет?
— У знакомого.
— Кто такой, не подскажете?
— Подскажу. Художник. Член Союза художников. Григорьев Павел Матвеевич. Улица Зеленая. Частный дом. Днем его можно найти в мастерских.
— Это не обязательно. Хватит фамилии. Я не собираюсь вас проверять.
— А по-моему, еще как собираетесь, — с какой-то ненавистью говорю я, в упор на него глядя. И он смотрит на меня острыми, живыми глазами. Потом, конечно, смеется, показывая две свои золотые коронки.
— Вас не проведешь, Андрей Дмитриевич. Вам бы в наших органах работать. Далеко пошли бы.
— Меня мои органы устраивают.
— Да, в газете вас хвалят как журналиста. Я ведь там побывал. Говорил кое с кем о вас.
— С Радунской, например?
— Точно!
— Свидание ей не назначили?
