— Знаю, что большой.
— Да, старичок, да! Грабительский, как говорят в народе. А я тебе предоставил по-приятельски символический. Отсюда что?
— Что?
— А то, что я могу раздеть тебя догола, если захочу. Сделать тебя вечным своим галерником. И очень просто, старичок. Возьму твои жалкие копейки, дам отсрочку еще на месяц и закачу сто пятьдесят процентов с основной суммы. Соображаешь? — по-простецки вопрошает он.
— Соображаю.
— А зачем мне, Кумир, насиловать однокашника? Зачем, а? Поэтому ты уж поднапрягись и пятнадцатого в двенадцать ноль-ноль по местному, будь добр, выложи всю сумму целиком, ладно?
— Пятнадцатого вряд ли смогу, Молва, — глухо отвечаю я.
— Андрюха, старичок, не огорчай меня. Смоги. Не заставляй меня прибегать к помощи своих нукеров. Они ребята жестокие, неинтеллектуальные. Понимаешь?
— Понимаю, Молва. Но ты мне скажи: неужели тебе так крайне нужна эта сумма? Обанкротишься без нее?
— А вот это, извини, не твоего ума дело, старичок. Башли, конечно, смешные, но ты их верни. А там видно будет. Может, мы их совместно пропьем.
Неужели в ответ мой голос дрогнул, дал слабину, унизился до мольбы?
— Еще месяц, Молва, на таких же условиях, и я выкручусь.
— Нет, старичок, нет. Завязано. Через пять дней жду. Гульнем.
— Гад ты все-таки, Молва! — ненавистно вырывается у меня.
— А вот это, Кумир, ты зря. Обижаешь. Не люблю.
— Видит Бог, когда-нибудь тебя зарежут, Молва. Твои же коллеги.
Он залился молодым, здоровым смехом.
— Ох, старичок, развеселил! Знал бы ты, в каких переделках я побывал, тебе, гуманоиду, и не снилось! Правда, глоток никому не резал, но вертеться приходится, старичок, ох, приходится! В ломбарде был? — внезапно спросил он.
— На кой хрен мне там бывать?
— А там башли дают, старичок, ты разве не знаешь? Заложи свое золотишко.
— Какое золотишко?
— Ну, обручальные кольца, к примеру, то-се.
— Нет у нас в доме золота. И бриллиантов тоже.
— Ну-у, старичок, это ты уж совсем того… как твоя жена терпит такую жизнь? Гляди, можешь потерять ее… Продай что-нибудь из меблишки.
— Нет у нас меблишки. Тахта, стол, шкаф.
— Ну, телевизор, ну, видик. Что-нибудь есть у тебя… твою мать, писатель хренов! — разъяренно вдруг орет Яхнин.
— Ладно, падла, не трудись подсказывать! — ответно ору и я с красной мутью в глазах. — Получишь свои башли, сука, даже если детские игрушки придется продать, понял?
— Вот это разговор, — внезапно примерно произносит он. — Теперь узнаю старого кореша Кумира. А то разнылся, рассопливился, как девка при течке. Жду, родной, жду пятнадцатого, — собирается положить трубку.
