Я поднял глаза от бумаги, собираясь потребовать у Коха объяснения этому вопиющему факту, и заметил, что по окнам нашей кареты начала хлестать ледяная крупа. Кох — настоящий бюрократ, ведь он житель Кенигсберга и должен знать, каковы стандартные процедурные правила в подобных случаях. Но голова сержанта уже упала на грудь, физиономия скрылась в складках камзола, и оттуда доносилось только спокойное похрапывание. Мгновение я раздумывай над тем, стоит ли его будить. Потом решил все-таки вернуться к бумагам и взялся за вторую связку.
Прежде всего я бросил взгляд на дату, стоявшую на четвертой странице в самом низу. Этот акт тоже был составлен совсем недавно — 23 января 1804 года, то есть всего неделю назад и почти через четыре месяца после убийства, что свидетельствовало о халатном выполнении властями своих обязанностей. Возможно, второе убийство заставило их вернуться к расследованию первого? В любом случае такой подход был крайне предосудителен. Вторую жертву звали Паула Айна Бруннер. И тут мне в голову пришла первая гипотеза. У меня возникло ощущение, что причиной всех прискорбных событий в Кенигсберге могло быть что-то в высшей степени банальное, настолько примитивное, что на него просто не обратили внимания. В конце концов, нет ничего удивительного в карточных долгах и жестоких разборках, возникающих в портовой таверне между мужичьем, играющим в кости и употребляющим неумеренное количество спиртного. Но прусские женщины, как правило, не пьют прилюдно и не играют в азартные игры. Особенно в Кенигсберге, известном своей нравственной строгостью.
«22 сентября 1803 года, — прочел я, — в городском саду на Нойманнштрассе было обнаружено тело Паулы Анны Бруннер.
Офицер австрийской кавалерии, герр полковник Виктор Родянски, служащий в прусской армии, прогуливался в городском саду в ожидании некой дамы, которую он отказался назвать. Он прибыл туда в четыре часа дня, узнав, что большое число жителей города собирается присутствовать на церемонии отпевания недавно почившего и оплакиваемого многими суперинтенданта Брунсвига, которая должна была состояться в кафедральном соборе. Полковник Родянски сообщает, что вечер не был ни особенно холодным, ни чрезмерно сырым, хотя ветер с моря принес туман, из-за которого сильно ухудшилась видимость, примерно до шести-семи ярдов. Подобная погода, по словам полковника, вполне его устраивала. Прохаживаясь взад и вперед по аллее и куря сигару в ожидании назначенного времени, он заметил какую-то женщину, стоящую на коленях у деревянной скамьи, чем был немало озадачен. В это мгновение появилась дама, которую он ждал, и которая тотчас же отвлекла его внимание от коленопреклоненной женщины. Он объяснил странную для посетителей городского сада позу женщины тем, что женщина, по-видимому, молилась за упокоение души суперинтенданта Брунсвига, как и многие другие горожанки, но в отличие от них по какой-то причине предпочла не присоединяться к толпе, направляющейся в собор.
