Даже мечты отнимали время, которое стало таким дорогим — дороже, чем хлеб, который Анка ела, дороже, чем огонь, на котором мать готовила для семьи пищу, чем здоровье, чем жизнь…
И Анка не жалела об этом, ибо это было справедливо: время заключало в себе труд, которым народ побеждал врагов.
И теперь, подходя к чугунной решетке дворца, Анка сказала Гале:
— У нас есть еще несколько свободных минут. Я давно уже не была в нашем дворце. И как-то трудно войти в него сразу. Постоим здесь немного. Хочется на него посмотреть.
— Постоим, — сказала Галя. — Я тоже иногда стою перед этой решеткой и любуюсь его красотой. Он красивее всех домов в городе.
— Да, — сказала Анка. — Почему его отдали нам? Когда я провожала отца на войну, мы ехали на станцию мимо этого дома. И отец смотрел на него долго, а потом отвернулся. Мне даже показалось, что он заплакал. Я не поняла его тогда. Он такой храбрый и сильный человек, и он плачет! Но он сказал мне: «Анка, если ты потеряешь этот дом и все, что мы делали для вас столько лет, то лучше нам не жить на свете». Я поняла его тогда и тоже заплакала вместе с мамой. И вот видишь — мы не потеряли его.
— И даже бомба близко не упала, — сказала Галя.
И обе девочки, прильнув к тяжелой чугунной решетке, заглянули во двор своего дворца.
Зимние сумерки уже царили повсюду, но и в сумерках на высоком цоколе по-прежнему возвышался, белея, гипсовый мальчик, запускающий в небо планер.
— Здравствуй, гипсовый мальчик, — сказала Анка.
— Здравствуйте, — раздался чей-то голос рядом.
Анка с удивлением, даже с испугом отшатнулась от решетки: так неожиданно близко прозвучало это слово.
Галя же быстро обернулась и посмотрела в ту сторону, откуда послышался голос.
Совсем рядом с ними стоял человек и, так же как они, держась за кованые копья решетки, смотрел сквозь ее чугунный узор на темнеющий в сумерках дворец.
Это был юноша, еще совсем молодой, может быть, чуть постарше Гали, в военной фуражке с голубым околышем, и две маленькие звездочки на погонах его шинели говорили о скромном звании, какое он имел. Он был лейтенант.
Он робко подошел к подругам и сказал:
— Вы, должно быть, забыли меня или не узнаете…
— На улице уже совсем темно, — сказала Галя, — даже хорошо знакомых людей трудно узнать.
— А я узнал вас. Это ты, Анка, и ты, Галя Стражева. Мы ведь вместе учились в школе.
— Не говори! — крикнула вдруг Анка. — Ваня! Ведь это же Ваня! Ты помнишь, Галя? Он сидел на парте позади нас. Ваня! — повторила она несколько раз его имя, которое нравилось ей.
