— Сын мой…
— Врешь! Никогда я твоим сыном не был.
— Три тысячи! Ты просишь очень много!
— Без торгов, поп!
— Но откуда мне взять столько?
— Будешь торговаться — пеню возьму!
— Сбавь хоть половину.
— А, так?.. Знаешь, я очень любопытен. Будь другом, покажи, что это лежит у тебя за пазухой?
Патер смущенно захлопал веками.
— Там… книги.
— А! Книги? Тем лучше! Верно, божественные? Покажи, покажи! Я очень люблю божественное чтение.
Отец Пий быстро сорвался со скамьи.
— Вот что… Хорошо. Я согласен, даю три тысячи. Принимайся за дело. Завтра привезу в задаток половину… Теперь пора, спешу…
— Нет, брат, постой! Уж если на то пошло, не надо мне и трех тысяч. Плюю на них! Что деньги? Прах! Я предпочитаю им божественное чтение. Да, да! Ты мне должен показать книги, которые при тебе. Непременно! Ну же, ну! Вытаскивай скорее! Что же ты?
У патера руки не поднимались вынуть кошель.
— Стефан? — позвал пан Феликс.
Тот вырос, как из земли. Раны, которые он получил на лесном побоище, оказались довольно легкими, и он уже давно был здоров.
— Что треба, пане?
— А вот, видишь ли, попик не может достать из-за пазухи сверточка, так ты помоги ему.
— Нет, я сам, я сам, — забормотал патер, но уже было поздно: рука Стефана ловко вытащила кошель.
— Ага! Вон у тебя какие книги! И не стыдно тебе обманывать друга? А? Ведь я тебе — друг? Да? — говорил пан Гоноровый, принимая из рук Стефана кошель.
Патер только тяжело вздохнул.
— О, тут куда больше, чем три тысячи! Раза в четыре клади, — продолжал пан Феликс, раскрывая туго набитый кошель. — А ты еще торговался. Стыдно, стыдно! Я тебе говорил, что возьму пеню, если станешь торговаться, ты не унялся — вини себя. Потом ты меня еще обманул — за это нужно другую пеню. Пеня да пеня — выходит две пени, а попросту — кошель мой!
Патер сделал движение руками.
— Что? Не по вкусу это? Еще бы! Но слушай, так и быть, сделаю для тебя, ради дружбы нашей, уступочку: возьму половину… Стефан! Отсыпь половину, а остаток спрячь ему за пазуху. Мы со Стефаном, попик, честные люди, не разбойники какие-нибудь: те бы все взяли, а мы только половину. Живей, живей, Стефан! Что же ты молчишь, отец мой — будь моим отцом, если это тебе нравится! — не похвалишь нашу честность? Похвали! Скажи: добрые мы люди или нет?
— Добрые, добрые… — пролепетал, едва шевеля губами, отец Пий.
— Правду сказать, терпеть я не могу вашего брата — патеров. Признаться, не будь ты мне другом, тебе отсюда целым не пришлось бы уйти. Ха-ха! Чего ты задрожал? Отсчитал, Стефан? Клади ему кошель назад. Помнится мне, что, когда я езжал к Влашемским, ты на меня волком всегда смотрел, пани Юзефе наговаривал… Ну, опять задрожал! Фу! И трус же ты, погляжу я! Хотел бы я тебе отплатить, уж давно бы отплатил. А я не хочу, я ведь — христианин немножко. Христианин я? Как по-твоему?
