Гоноровый продолжал хохотать.
— Тебе, верно, было бы приятнее всего, — сказал он между приступами смеха, — чтобы этот грешник прошел через очистительный огонь?
— Ты понял мою мысль, сын мой.
— А костер нужно устроить, полагаю, из его собственного дома?
— Именно.
— Ты мне нравишься, поп! Ты — молодчина! — вскричал пан Феликс, хлопая патера по плечу.
Пий от этой ласки весь, как-то съежился.
— Ты не прочь мне помочь?
— Пожалуй.
— Я вижу, что ты — добрый сын церкви.
— Эти глупости ты, поп, лучше оставь: сказать правду, чихать я хочу на всю вашу братию с самим папой.
— Грешно, сын мой…
— Мимо, мимо! Знаю, ты сейчас про бесов да пекло толковать начнешь, так ты это припрячь для баб — авось они испугаются, а меня этим не больно испугаешь. Помочь тебе, говорю, не прочь, а только даром работать не буду.
— Я не могу понять, сын мой, — растерянно пробормотал отец Пий.
— Сейчас поймешь. Что это, попик, так у тебя пазуха оттопырилась? Фу, как ты схватился за нее! Можно подумать, что у тебя там кошель с деньгами лежит, — сказал, насмешливо улыбаясь, пан Феликс.
— Что ты, что ты, сын мой! — беспокойно вертясь на скамье, пролепетал патер.
Дело в том, что у него там действительно лежал кошель. Собираясь отправиться к пану Гоноровому, он захватил с собой деньги на случай, если встретится надобность подкупить пана. Он рассчитывал выдать лишь в задаток несколько червонцев, отнюдь не показывая кошеля. Теперь он каялся, зачем привез с собою весь свой капитал; благоразумнее было взять нужных пару-другую монет, и только, он проклинал свое неблагоразумие, но уже делать было нечего.
— Та-ак, — протянул Гоноровый. — И то сказать — откуда у тебя могут быть деньги? Так ведь?
Патер вздохнул с облегчением.
— Я только бедный монах.
— Верю тебе, поэтому я не возьму за это дело с тебя много.
— Но я думал, сын мой…
— Думал, что я так, из одной чести? Ха-ха! Нашел дурака! Шум, поди, по всему повету поднимется, как молва об изжарении пана Максима разнесется; догадаются, кто это учинил, мне и стар, и мал проходу не даст, удирать отсюда придется поскорей — хорошо, что теперь скрыться можно, время удобное, вся Польша колобродит: москаль-царевич объявился и полки набирает, — а ты останешься голубком чистым да, поди ж, меня будешь честить и так и сяк, и за это за все ты мне одно благословенье свое поднесешь? Ха! Не-ет! Ты, брат, вижу, гусь, но только ведь и я не гусенок! Вот что, попик: хочешь, чтобы все было сделано? Сделаю отлично, но за это мне ни мало ни много — три тысячи злотых отсчитай.
