От прохлады оруженосец очнулся и попытался встать, но снова не получилось. Кожа неприятно липла к грязному полу. Сквозь крошечное окошко размером с небольшой кирпич, размешенное под самым потолком сквозил тусклый свет, хоть немного освещавший темницу. На каменной узкой полоске, имитировавшей кровать, сидел другой узник.
— Кто Вы? — прошептал Гюи.
— Я буржуа Люсьен из Нарбонны, — подавленно произнес незнакомец. — Мы виделись с вами вчера.
— Да, простите, я помню. Буржуа Люсьен, окажите мне милость, и Господь не оставит вас.
Люсьен пододвинулся ближе, так чтобы оруженосец мог видеть его лицо:
— Что вы хотите, брат?
— Мне отказали в исповеди, я умираю. Прошу, исповедайте меня.
Люсьен испуганно закивал, но тут же сжался и посмотрел на дверь. Неизвестно, какую тайну своей жизни ему мог вручить тамплиер. И не стала бы эта тайна предметом внимания инквизиторов-доминиканцев.
— Господи Всевышний, прими мое покаяние, — едва слышно зашептали губы тамплиера, — ибо грешен я во всем. Я согрешил пристрастием к пище и несколько раз съедал более моего брата, сидящего за одним столом. Шестого мая я с интересом посмотрел на девушку на площади Нарбонны, хотя Господь говорил, что смотрящий на красивых женщин уже прелюбодействует с ними в душе. Я согрешил любовью к вещам, потому что, выбирая штаны и рубаху, переданные донашивать нам от рыцарей братьев, взял лучшие и без дыр. В прошлом месяце я дважды просыпал литургию, хотя не был болен и слаб…
* * *
Незнакомец, присутствовавший на допросе — мы уже узнали в нем канцлера Ногаре, спустился по узкой кривой лестнице в подвал. Брат Жозеф поклонился и повел Хранителя королевской печати в вонючую конуру, куда бросили тамплиера. Монах выбил кувалдой массивный штырь из засова и отворил низкую дверь.
— Ваша светлость, прошу, осторожней, здесь грязно и очень темно, — монах отошел в сторону, стараясь не мешать разговору.
Тамплиер лежал на полу. В камере, пропахшей нечистотами, был еще кто-то. Этот кто-то оказался небольшим худеньким человечком, облаченным в скромный полукамзол и серые, перепачканные на коленках чулки. Все в нем было мелкое, суетливое и острое — ни дать ни взять, загнанный в угол хорек. При этом человечек был крайне напуган. А вид страданий полуживого тамплиера и вовсе вселял в него панический страх.
Гийом Ногаре, отлично читавший человеческие души, насмешливо скривился и спросил у него:
