— Кто вы?
— Я — Люсьен, писец нарбоннской таможни, я порядочный человек. По воскресным дням хожу в церковь и жертвую десятину всегда.
Человечек вдруг метнулся в сторону Ногаре и умоляюще зашептал:
— Ваша светлость, я невиновен, помилуйте, господин.
— За что ты угодил тюрьму Святой Инквизиции?
— Господин, я не знаю. Меня обвиняют, что я переводил Святое Писание. Я не знал…
— Так ты переводил Святое Писание с латыни на провансальский язык? — чуть не захохотал Ногаре. Для парижской знати южно-французский был нелеп и смешон.
— Нет, Ваша светлость, я только хотел разъяснить своему соседу, что значит в Евангелии от Матфея следующая глава…
— Оставьте, буржуа. Я достаточно силен в латыни, чтобы разобраться сам.
— А еще в моем доме нашли мяту, но ею лечит грудную жабу моя жена. И еще кладет в пироги с кашей…
— Кхм! — оборвал его Ногаре.
Человечек мгновенно сжался.
Подробности личной жизни и сама жизнь маленького писца волновали Ногаре не больше, чем жизнь муравья под копытом своего коня.
— Я слышал, этот тамплиер исповедался вам?
Худшие опасения таможенного чиновника оправдались. Хотя исповедь оруженосца и показалась мирскому человеку смешной, Люсьен был теперь почти соучастник.
Впавший в очередное забытье тамплиер хрипел на полу.
— Д-да, но он не рассказал чего-нибудь такого, что могло бы привлечь, — глаза Люсьена забегали и он продолжил — такого, что интересно было узнать стражам чистоты наших душ отцам-доминиканцам.
Ногаре опять усмехнулся. Дай этому чиновнику возможность выбраться отсюда, и он до конца жизни будет служить.
— Вы знаете, что вас ждет?
Писец таможни сжался.
— Но вы можете очень помочь королю Франции. И никто даже не вспомнит о переводе главы.
Люсьена не нужно было уговаривать. Всем свои видом он показывал, что готов на любое дело, лишь бы избежать допроса отцов Святой Инквизиции.
— Видите ли, Люсьен, этот человек опасный преступник. Но он умирает, и вместе с ним умрет его преступление. Вы ведь — свидетель его последних минут и последний его исповедник. Это — последний шанс рассказать королю… то, что не успел произнести этот сударь.
Глаза чиновника таможни забегали, он несколько расслабился и согласно произнес:
— Так что же я не услышал?
