— Давайте оставим это, — вмешалась Корнелия. — Тебе необходимо отдохнуть, отец. Доктор ван Зельден придет в полдень. Ладно, решим так — не хочешь, чтобы Корнелис оставался твоим учеником, так пусть тогда по крайней мере прислуживает нам по дому.
— В чем он должен нам прислуживать?
— У нас достаточно дел — поднести картину, оправить ее в раму, за покупками сходить, да и мало ли что. Раньше всем этим занимался Титус.
— Да-да, конечно, Титус… — Закрыв глаза, Рембрандт откинулся на подушки. — Что-то я устал, в сон меня клонит.
Мы вышли из спальни мастера. Я извинился перед Корнелией за свою несдержанность.
— И все-таки, наговорить такого по поводу моих способностей — тут уж поневоле не выдержишь. К тому же у меня нет ни малейших сомнений в том, что ему известно о злополучной картине.
— Мне тоже так кажется, но у меня не хватает духу заявить родному отцу напрямик, что он лжец.
— Никто ничего подобного от тебя не требует. Но ты уж держи меня в курсе, если что-нибудь тебе покажется странным. И пожалуйста, не думай, что этим ты предашь отца. Напротив, я опасаюсь, что ему грозит серьезная опасность. Эта лазурь приносит беды. Может, он просто рад, что картины и след простыл, и не желает ворошить прошлое.
— Нет-нет, тебе нужно продолжать поиски, — горячо возразила Корнелия. — Если ты прервешь их, как же тогда твой долг перед покойным Осселем? И еще одно: мы не сможем платить тебе за работу по дому. Нет у нас денег на это. Так что решай сам.
— А я и так ни за что бы не взял от тебя ни гроша, Корнелия.
— Думаю, мне излишне напоминать, что еда и проживание ничего не будут тебе стоить.
— Нет-нет, я заплачу.
— А если я не захочу брать от тебя денег? — не без кокетства спросила Корнелия.
— Стоит подумать, чем с тобой расплатиться, — в тон ей ответил я и поцеловал ее.
Разумеется, я был не настолько глуп, дабы не понять, что Корнелия вполне обошлась бы и без меня. Как обходилась до сих пор. Просто за ее отцом нужен присмотр, а я ради этой девушки был готов на все. Стоило мне вспомнить о ней, как пульс учащался. Мне уже не хотелось покидать ни Амстердам, ни вообще Голландию. Неужели новую жизнь непременно нужно начинать за тридевять земель от родного дома? Неужели та, которую ты всем сердцем любишь, не есть врата в тот самый желанный новый мир?
Об этом я размышлял, прибирая хаос, в который поверг Рембрандт весь верхний этаж. Собрав и выбросив черепки, я заварил клей, чтобы привести в порядок выдравшуюся во время падения щетину моего цербера — медведя. Кроме того, надо было подумать и о картине. Как только я принялся складывать словно из кусочков мозаики лазурное полотно, до меня снизу донеслись голоса. Среди них выделялся хрипловатый мужской голос, показавшийся мне знакомым.
