— Друг мой, не следует думать вслух, — сказал доктор Буи Аурланд. — Здесь люди. Они могут вас не понять или, упаси боже, понять.
— Я хочу продать страну, — ревел премьер-министр, — ради этого я пойду на все. Хоть тащите меня за волосы по городу.
— Друг мой… — снова начал доктор.
— Пошел ты… — прервал его премьер-министр. — Даже если меня будут публично пороть на Ойстурвэдлур[25] и выбросят к черту из правительства, я все равно продам страну. Доллар должен победить, хотя бы для этого пришлось отдать всю Исландию.
— И даже если вся нация изменит Любимцу народа, все равно я останусь верен ему, — тянул свое Двести тысяч кусачек.
— А где же люди? — спросил премьер-министр, вдруг обнаружив, что гости ушли. Потом он швырнул стакан на пол, встал и важно выпятил грудь. Очевидно, у маленького толстого человечка это вошло в привычку, стало его второй натурой. Он был так пьян, что в нем ничего другого и не было видно, кроме этой второй натуры. Двести тысяч кусачек нахлобучил на него шляпу и помог ему выйти. Пока он шел к выходу, в комнате все раздавалось как эхо:
— Я — премьер-министр! Доллар должен господствовать.
Доктор — зять и компаньон премьер-министра по фирме «Снорри-Эдда» — проводил его и Двести тысяч кусачек до дверей. Когда они уехали, хозяин, улыбаясь, посмотрел на меня.
— Мой шурин — прекрасный человек, но, когда хватит лишнего, любит пошутить. Не следует вспоминать об этом или намекать на это, даже если мы попадем на собрание ячейки. — Он стоял, прислонившись к двери, и смотрел на меня усталым взглядом; недокуренная сигарета дымилась у него в руке. «Собрание ячейки», сказал он. Неужели ему все известно, даже это? — Он, по сути дела, — снова заговорил доктор, — очень честный человек, во всяком случае, когда пьян. В сущности, трезвые люди не бывают честными. Нельзя верить ни одному слову трезвого человека. Хотелось бы и мне напиться допьяна. — Он снял очки, тщательно протер их, снова надел и посмотрел на часы: — Ого, давно пора спать!
Но в дверях он обернулся и докончил свою мысль:
— Да, на него вполне можно положиться. Если он в чем-нибудь заверяет, будучи трезвым, и при этом клянется своей честью, можно не сомневаться, что он лжет. Если он публично трижды клянется именем своей матери, тогда можно с уверенностью сказать, что он думает прямо противоположное тому, в чем клянется. Но когда он пьян, он говорит то, что думает, даже если при этом клянется.
Я вздрогнула и спросила:
