Чем закончилась эта “пробивка”, Пакуро еще не знал.
Лег спать в мутно льющимся из окна голубеньком свете начинающегося утра, преодолевая воспаленную сумятицу мыслей, и, едва забылся в непрочной дреме, в сознание ворвался, остервенело дребезжа длинными зовущими трелями, телефонный, явно междугородний, звонок.
Схватил ватными пальцами трубку, пробормотав истомленно:
— Д-да, слушаю…
Бодрый голос знакомого коммерсанта, жителя Крыма, у кого в доме майор во время отпуска снимал комнату, и кого не видел уже лет пять, со смущенным смешком произнес:
— Чего, милиция, дрыхнем?
— Да вот… с ночи я…
— Не оправдывайся! Как жизнь-то, рассказывай?
Пакуро посмотрел на будильник: семь часов утра… Экая непосредственность, а? Возмущенно скрипнув зубами, промолвил недовольным голосом:
— Ну, чего у тебя?
— Слушай, тут дело такое, — отозвался собеседник, — у меня три бочки с подсолнечным маслом, я с трассы звоню. А говорят, в Москве цены упали. Так или нет?
— Да я-то откуда знаю?!
— Понятно… Так может, мне с маслом в Ульяновск лучше, как думаешь? Угадаю? Я прямо на развилке стою… Или, может, выяснишь оптовые цены? Слетай, купи газетку, а? Я тебе перезвоню через час…
— Давай! — согласился Пакуро с вдумчивым одобрением, и — выдернул из розетки телефонный шнур.
Опять нахлынула сумятица мыслей и образов, мешая желанному забвению; вспомнился тот самый далекий отдых в Крыму, побережье из серой гальки, прозрачная соленая волна, тенистый прохладный дворик, увитый виноградом, незабвенно простецкая, улыбчивая физиономия хозяина-комммерсанта, его запыленный рабочий грузовичок с тяжело провисшими на перекладинах кузовных рам складками выбеленного солнцем брезента…
Да будь оно все неладно!
Но, наконец, пришел сон. Тревожный, смутный. А в нем — крупным, парализующим сознание планом — возбужденно несущий какую-то околесицу Боря Гуменюк…
И — снова звонок. На сей раз — в дверь.
Качаясь от слабости, с плавающими в глазах золотистыми точками, Пакуро, хватаясь за стены, в одних трусах вышел в тамбур.
За рябым, с залитой проволочной сеткой стеклом общей двери маячили какие-то рожи.
— Что надо? — спросил Пакуро слабым голосом.
— Поговорить с вами, — донесся неопределенный ответ.
— О чем?
— О Библии…
Позволив себе фразу, в которой упоминалась символическая мать сектантов-вербовщиков, Пакуро, остервенело крутя головой и изумляясь своей востребованности всем праздным шалопаям мира, вновь улегся в постель. Да уж куда там со сном…
Включил телефон, позвонил Борису, уже прибывшему на службу:
