А спустя еще три недели, его отец, брат моего отца, получил стрелу в брюхо нарвавшись на вражескую засаду во время патрулирования. …Он умирал долго и тяжело. То впадая в беспамятство, то приходя в сознание. Бредил, звал отца, деда, своего погибшего сына, свою жену, – толстую, добрую тетку, пекшую лучшие в нашей деревни пироги.
А потом нас, молодых ребят отослали по разным поручениям. А вернувшись я застал дядьку уже мертвым, а отца хмурым и злым. От него пахло мерзкой брагой, которую наши мужики гнали в бочке из-под солонины. Никто не приставал к нему с вопросами и не говорил слов соболезнования. Все, словно сговорившись, делали вид что ничего не произошло. И только иногда я замечал брошенные вскользь сочувствующие взгляды, – на человека, которому пришлось добить родного брата.
Вот тогда-то я и ощутил настоящий страх. Не тот бодрящий страх, который чувствуешь когда на спор прыгаешь в реку с высокого обрыва. И не ту восторженная жуть, когда в ночь полнолуния идешь на поле старой битвы, посмотреть как истлевшие кости давно погибших воинов оживут и отправятся бродить по окрестностям, ища куски своих изрубленных в бою тел. И даже не тот страх, который испытываешь идя единым строем, плечом к плечу, навстречу такой же несокрушимой стене вражеских солдат, и понимая что можешь погибнуть в любую минуту.
Нет, это был какой-то новый, мерзкий и липкий страх. Он не бодрил, одаряя неведомо откуда взявшимися силами, и даже не вгонял в ступор, даря спасительное оцепенение и бесчувствие. Наоборот, он отнимал силы и заставлял острее чувствовать каждую мелочь, вызывая скорбь и уныние. Этот страх поселившись где-то внизу живота, отзывался постыдными спазмами, выворачивал наизнанку, заставлял дрожать и отводить глаза. Он сковывал тело и превращал лицо в жалкую и страшную одновременно гримасу.
Это был страх остаться одному, потерять всех тех, кого по привычке даже и не замечаешь, до тех пор пока их место в строю и в твоей душе не станет пустым.
И самый большой страх, – потерять отца. Такого сильного и умелого, молчаливого, но знающего ответы на все вопросы. Отца, от которого проще было получить подзатыльник, чем скупую ласку. Но это был свой, такой родной подзатыльник. И пока он оставался рядом, рядом была семья, родная деревня и частица моего безмятежного детства.
Отец погиб спустя три года. Когда бронированная конница противника опрокинула нашу тысячу. Смяла ее сотнями закованных в сталь конских тел, пронзила острыми длинными копьями, и втоптала в пропитанную нашей кровью сухую землю. А тех кто сумел избежать гибели в первые минуты, добивала шедшая за ними пехота Врага.
