— Правда?
— Ну конечно. А вот и он. Ну, ступай спать, завтра работать надо.
— Спокойной ночи, дядь Семен, — Дима скрылся за дверью.
— Спокойной ночи.
Семен приставил ладонь к глазам и посмотрел поверх головы поднимающегося на горку Петровича. Посмотрел на другой берег, отделенный серебряной лентой реки отчетливее любой границы. Там глухой черной стеной вставал лес, над которым висел бледный серп луны.
Деревня уснула. Успокоились последние гуляки, задремали злобные сторожевые псы, забылись беспокойным сном старики и старухи. Ни проблеска света, ни звука, ни дуновения ветра — и над всем этим ночным великолепием распростер крылья самый древний, самый неумолимый и незаметный враг человека — время. А в крайнем домике, ветхой маленькой лачуге, укрывшись дырявым одеялом, спасаясь как за крепостными стенами, за хрупкими гранями своего разума, тихонько похрапывал Петрович.
Ему ничего не снилось.
На другом берегу
…И я уйду. А птица будет петь, как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
Хуан Рамон Хименес
Хирург сказал:
— Умер.
Сестра, протягивавшая ему зажим, на миг перестала дышать, и положила его, не глядя, куда-то мимо стерильной марли.
Врач снял перчатки и маску, вытер рукой потный лоб. Огляделся устало — мужчина на столе лежал неподвижно, как и все время операции. Аппарат искусственного дыхания безразлично продолжал нагнетать воздух в неработающие легкие.
В угасающий мозг еще поступали какие-то сигналы. Мужчина слышал слова врача, стук железа о столик для инструментов, сквозь закрытые глаза чувствовал свет мощных ламп. Он хотел вздохнуть полной грудью, в последний раз, но что-то потянуло его прочь со стола, и сквозь закрытое окно бросило в ледяную пропасть февральской метели.
Холода он не почувствовал. Посмотрел на свое тело, и оказалось, что одет он в черные брюки из плотной ткани старинного покроя, залатанную рабочую рубаху и длинный черный плащ. На голове вдруг оказалась остроконечная шляпа с черными полями. Мертвый совсем не удивился всему этому — лишь небьющееся сердце, словно вспомнив что-то свое, отозвалось глухой болью.
Его все тащило вперед, через спящий город, вверх к холодным звездам, мимо седых спокойных облаков, темных коробок многоэтажек, сквозь метель и тускло освещенные ночными фонарями улицы. Внизу ослепительно и волшебно искрился снег, тихо полыхая голубыми отсветами.
