Черт был так себе — обычный сухощавый крестьянский мужичонка в сером ватнике и валенках. Шапку он положил на стол, ватник расстегнул, и держал перед собой карты заскорузлыми грязными пальцами. Ангел был молод и пьян. Он смотрел на колдуна мутными глазами, молчал, и то и дело прикладывался к бутылке, стоявшей на столе. Крылья у него были большими и белыми, а там, где концы их подметали землю — грязно-рыжими.
— Гляди-ка, пришел. — Черт бросил карты в шапку, повернулся к колдуну, посмотрел на ангела через плечо — Проспорил я тебе двадцать душ. Только ты их мне и так позавчера проиграл.
— А как же… — начал колдун. Ангел дернулся и присосался к бутылке.
— Погоди, — сказал черт. — Скажи лучше, какого дья… Зачем ты это сделал?
…Его нигде нет. Совсем нигде.
— Неужели ты думаешь, что теперь что-нибудь изменится?
И вдруг колдун вспомнил, увидел все пронзительно и отчетливо. Вот он летит из окна вниз, рядом осколки стекла и капельки крови. Стремительно приближается земля, удар — и темнота.
Колдун закричал. Колдун рванул на себе рубаху, вспоминая про разорванные сухожилия, разбитую грудь, сломанные ребра.
— Ну-ну, — протянул черт, забирая полупустую бутылку у ангела, — успокойся. Это тебе не кино.
Ангел плакал. Колдун удивленно смотрел на свою грудь и руки — без шрамов и без ран.
— А ты не реви, — повернулся к ангелу черт в ватнике. — Разве не привык еще?
Он кивком указал на колдуна, который кутался в плащ, пытаясь спастись от холода внутри:
— Он же убивает себя в каждом своем рассказе. Чем, по-твоему, все должно было закончиться?
Я знаю, о чем ты думаешь. Самоубийство Бога не приведет к исчезновению Бога. Убийство Бога в себе не приведет к свободе. Ты можешь закрывать на это глаза — но те, кого ты придумал однажды, никуда не денутся из твоей головы. Ты в ответе за них. Они — это ты, забывший сам себя.
— Ты ушел — а птицы остались петь. — Сказал черт. — Птицы, которые помогли тебе когда-то не сойти с ума.
Колдун молчал, разглядывая деревянные камни.
— А теперь, — сказал черт, — я верну тебе последний кусочек памяти.
Он махнул ушанкой, и в лесу ухнула сова. Пошел снег, а мельник на крыльце заметался, закричал и побежал в лес, царапаясь о кусты.
И колдун вспомнил. И колдун — только теперь! — увидел ее.
Дочка мельника в легком платье кружилась возле мельницы, протянув руки к снежинкам. Вот она — сидит на стуле в кухне, держит в руках большой кусок пирога с земляникой и кружку с липовым отваром; идет по дорожке прочь от домика, делая шаг за шагом, и не двигаясь с места; качается на качелях, и, — колдун знал это — стоит в подвенечном платье на краю леса и смотрит в черную пустоту перед собой. Там впереди нет ничего — ни леса, ни реки, ни земли. Из странного леса с замком и мельницей есть выход — но ведет он в никуда.
