«Никто никому не нужен», — повторил Каримов, вспомнив похороны удавившегося шутника, которые были скучнее первых.
Зазвонил телефон.
— Слышал, в заполярном Чикаго трупы остывать не успевают.
Каримов скривился, подумав, что даже скрежет зубовный приятнее этого голоса. Он представлял, как Трубка прижимает к дырявому горлу электронный аппарат и беззвучно шевелит губами, сжимая в зубах неприкуренную трубку, а во рту, как рыба, бьётся бесполезный язык.
— Ты с этим связан? — помолчав, продолжил Трубка. — Успел замазаться?
— Местные дела, я не вмешиваюсь. Сначала какой-то сумасшедший пристрелил местного авторитета, а потом начались разборки, — так что тут жарко.
Оба говорили ничего не значащие фразы, под которыми, как под старой змеиной кожей, проступал иной смысл.
«Господь лепил человека из глины, а я вылепил тебя из дерьма, дал имя, деньги, власть! — слышал Каримов в повисшей паузе. — А ты грызёшь руку, с которой ел!»
«Силой можно взять всё, кроме любви», — оправдывался Каримов, потирая щетинистый, двоившийся ямочкой подбородок.
— Люблю разборки — ментам работы меньше. — оборвал молчание Трубка. — Но я не по этому поводу. Нас с тобой хотят поссорить.
— Разве нас можно поссорить? — перебил Каримов.
Трубка сделал вид, что не услышал: — Шепчут в оба уха, что ты готовишь бунт, хочешь присвоить фабрику.
— Что за чушь? Каким образом? Фабрика — не кошелёк, в подворотне из рук не вырвешь.
Но ответом были короткие гудки.
Старик никогда не здоровался и уходил по-английски, он бросал телефонную трубку, обрывая разговор на полуслове, вставал из-за стола, не прощаясь с гостями, и никогда не засыпал с женщиной, надевая брюки, когда она ещё только откидывалась на подушки. Каримов не раз пытался опередить Трубку, первым нажав на рычаг или, отодвинув стул, покинуть обед, не дождавшись десерта, но старик всегда опережал его на долю секунды, и только Каримов собирался уходить, уже видел его сгорбленную спину. Однажды он задумал уйти сразу, как только Трубка появится, и, отстукивая на подлокотнике похоронный марш, ждал его в ресторане, где они обычно обедали. Он выбрал столик у окна и не успел выпить чашку кофе, как услышал стук в стекло. Погрозив ему пальцем, как нашкодившему ребёнку, Трубка, посмеиваясь, прошёл мимо.
Каримов смотрел на телефон и думал, что пора избавляться от назойливого опекуна.
Там, где земля промерзала насквозь, оставаясь холодной даже летом, тайга переходила в тундру. Тонкие деревца с причудливыми, извивающимися стволами были ниже гигантских валунов, тундра тянулась на долгие километры, смыкаясь на горизонте с набрякшими тучами, и казалось, будто небо здесь такое низкое, что до него можно достать рукой. Лютый шёл среди карликовых деревьев, словно Гулливер в стране лилипутов, и, испуганно озираясь, стал больше сутулиться, словно хотел стать ниже, сравнявшись с ними. В тайге, хмурой и суровой, как строгая мать, он не чувствовал себя одиноким среди хохочущих рек, перешёптывающихся деревьев и гогота болотных птиц. А здесь было так тихо, что Лютому вдруг захотелось закричать, чтобы услышали на другом берегу тундры, и, суеверно перекрестившись, он повернул обратно.
