— Давай поменяемся местами, — хохотнул долговязый. — Пусть прокуратура ловит, а мы будем выпускать.
Все трое замолчали, уставившись в пол. Выкурив сигарету, толстяк спустился в изолятор.
— Наркотики, туда-сюда, бандиты, — чесал он затылок. — А тебе всего четырнадцать. Что же дальше?
Северина лежала, не шелохнувшись. Опер со всей силы тряхнул её, так что девушка свалилась с лавки.
— Ну, ты выбирай, малышка, — почувствовав, что не рассчитал силу, он помог ей подняться, — либо, туда-сюда, в тюрьму, либо всё рассказываешь, — вытащив из папки протокол, он приготовился писать.
— Я не малышка, — оттолкнула его Северина, потирая ушибленное колено.
— Кто тебе дал наркотики?
— Нашла на улице.
— А что делала у школы?
— Ждала подружку.
Опер сплюнул, растерев плевок ботинком. Одной рукой он заполнял протокол, положив его на колени, а второй чесал затылок, не понимая, зачем выковыривает показания, как грязь из-под ногтей, если на бумаге они будут отличаться от услышанного, как «вор» и «ров».
— Кто тебе дал наркотики?
Северина молчала.
Однажды опер, обходя с проверкой притоны, столкнулся с Могилой. Оседлав стул, бандит жевал тишину, уставившись толстяку в переносицу, и у полицейского насквозь вымокла рубашка. Кивнув своим охранникам, Могила поднялся и, протиснувшись мимо прижавшегося к стене опера, почувствовавшего на животе холод спрятанного под курткой пистолета, вышел из квартиры. С тех пор, услышав его имя, полицейский чувствовал холод на животе, будто к нему приставляли дуло пистолета, и страх лез ему за воротник.
— Кто тебе дал наркотики? — повторил опер, зевнув в волосатый кулак.
— Могила, — зло ответила Северина.
Опер нервно дёрнулся, почесал ручкой нос, но запись сделал. Он давно мечтал бросить работу в полиции, устав писать правой рукой то, что потом зачёркивала левая.
— Что делала у школы?
— Торговала.
Северина с вызовом смотрела на него исподлобья, и оперу захотелось со всей силы ударить её по лицу. Говорили, что Саам и Могила делили эту девочку на двоих, а толстяку не хотелось связываться ни с одним, ни с другим.
В полицейском участке от увиденного за день глаза перебегали на затылок, а уши были только у стен, поэтому все разговоры о бандитах оседали в грязных, прокуренных кабинетах. Вечерами, когда отделение пустело, старая уборщица выметала их вместе с пылью, так что старуха знала всё, что творилось в городке, а полицейские забывали услышанное быстрее, чем заполняли протоколы.
Опер растянул губы в улыбке.
