— Боишься их? — попытался вернуться к разговору Пичугин, но старик, сунув в рот полную ложку варенья, показывал, что будет молчать.
Пичугин разглядывал на стенах выцветшие обложки, вспоминал события прошлых лет, которые вспыхивали газетными заголовками и быстро забывались, оставляя после себя пустоту и привкус типографской краски во рту. Так и пожелтевшие от времени архивы — пахнут не кровью и порохом, а только бумагой, и преступления кажутся выдуманными, как криминальный детектив.
— Оставь ты это дело. Ничего ты на них не накопаешь, а накопаешь — не посадишь, а даже если посадишь — тебя вперёд убьют. А если и не убьют, всё равно ничего не изменишь, придут новые и займут их место! — хмурился старик, и его слова заражали безысходностью, которую Пичугин подхватывал, как насморк.
— Батька-то жив у тебя? — спросил старик, прощаясь.
— Умер, — ответил Пичугин. А потом добавил: — Не сам.
— Сами даже тараканы не мрут, — проворчал он. — Их тапочками прихлопывают. А уж в нашем-то городе.
С тех пор старик приглашал Пичугина к себе на чай, и следователь чувствовал, что признания крутятся у него на языке, выступая горькой слюной. Он уже много лет жил один, и Пичугин был единственным его гостем, не считая чертей, хихикавших по углам каморки. Пичугин и сам привязался к нему, рассказывал о своей работе, об отце и мести бандитам, о том, как во всём городе не нашлось ему подруги, и о начальнике полиции Требенько, который мечтал избавиться от настырного подчинённого.
— Ты приходи, — смахнув слезу, говорил ему старик. — Без тебя, сынок, такая тоска зелёная.
А однажды, выходя утром с работы, Пичугин увидел старика на скамейке прямо перед отделением. Бесцветные глаза смотрели тоскливо и жалобно, а голова неестественно повисла на сломанной шее, и Пичугин, обняв старика, почувствовал, как от него повеяло таким же холодом, как от стен каморки. Вернувшись в кабинет, Пичугин написал заявление об уходе и сменил полицию на прокуратуру.
Каждый раз, встречая Требенько, Пичугин чувствовал, как по телу пробегает озноб, как в то утро, когда он обнимал убитого старика, прося у него прощения.
И теперь, столкнувшись с полковником у летней веранды, по привычке поёжился, подняв воротник.
— Это самое удивительное убийство за много лет, — сказал он Требенько, уставившись в носки ботинок.
— Убийство как убийство, все они одинаковые, — поморщился Требенько. — Один человек убивает другого, и третий — лишний. А прокуратуре здесь делать нечего, самим тесно. Иди, Пичугин, занимайся своими делами.
