Глядя на запёкшуюся кровь на полу летней веранды, Пичугин боролся с желанием потрогать её, словно она была ненастоящая. Он заглядывал через плечо операм, расспрашивал свидетелей, неловко топтавшихся в стороне, и, сунув засаленную купюру в карман охраннику, узнал от него всё, что случилось в прошлый вечер.
— А, Пичугин, и ты здесь! — протянул Требенько, щурясь после тёмного бара.
Следователь вытянулся перед ним, убрав руки за спину, словно провинившийся школьник, а Требенько прятал за широкой, в пол-улицы, улыбкой недовольство, проступавшее вздувшейся на лбу жилкой. Он сердился, что Пичугина пустили на место убийства, и теперь искал глазами, на ком бы сорвать злость.
Окончив учёбу, Пичугин пришёл на службу в полицию, но долго не задержался. Он ночевал в отделении, роясь в старых делах, а по утрам, смыв архивную пыль холодной водой из умывальника, донимал свидетелей, рыскал по притонам и заброшенным стройкам. Он спал урывками, ел стоя, а когда гнетущая усталость гнула к земле, навалившись отчаянием, приходил за поддержкой на могилу отца. Он и сам не знал, что ищет, но надеялся, что наткнётся вдруг на кончик нитки, потянув за который, сможет размотать клубок, опутавший город.
— Убьют они тебя, мальчик, — проскрипел желтушный старик, стороживший склады Антонова. — Как пить дать, убьют!
Пичугин знал, что сюда, в отдалённое, безлюдное место, бандиты привозили заложников, которых держали в холодном подвале, где стояла железная кровать и миска с водой. Почувствовав, что старик многое знает, Пичугин вцепился в него, как клещ.
Он донимал его мнимыми проверками, приходил то с угрозами, то с подарками, а старик, посмеиваясь в усы, упрямо молчал, глядя на Пичугина вылинявшими глазами.
— А ведь я тоже был молодым, — потрепал он Пичугина по затылку, пригласив за стол. — Упрямым, как ты, наивным, хорошим. А теперь моя жизнь, как старые портки. Отчего так, голубчик?
В тесной каморке пахло старостью и кислым молоком, от стен, оклеенных журнальными обложками, тянуло сыростью, и Пичугин, поёжившись, сунул замёрзшие руки в карманы. Заметив это, старик накинул ему на плечи старый, скатавшийся плед и, разлив по чашкам кипяток, достал банку варенья.
— Ты, верно, думаешь: помирать тебе пора, старый, так хоть перед смертью всё расскажи, чего тебе бояться. А? — прищурился он.
Пичугин улыбнулся, грея руки над дымившейся чашкой.
— А если и так?
Но старик больше ничего не сказал, а, облизнув ложку, опустил её в банку.
