— Смотрите, время уже позднее — как бы соседи жаловаться не пришли, — предупредила родительница.
— Хорошо, мам, — сказала Надя.
— Прости, мам. Мы тихо будем, — пообещал я.
— Ну хорошо, — притворив дверь, мама оставила нас наедине.
— Гарик не появлялся? — спросил я.
— Не… Звонил разок, по-моему.
— Ясно…
— А где ты живешь? — поспешила прервать молчание сестра.
— Сплю, что ли?
Она нервно сглотнула:
— Ага.
— В снегу в парке. Зарываюсь и лежу до вечера.
Присев на кровать, я откинулся назад, оперся спиной о стену.
— Обрыдло, Надька. До того тошно иногда становится — жизни не рад. И то сказать — и в самом деле не живу. Просто существую — глупо, никчемно. Бессмысленно и никому не нужно. Одиноко. Не хочу я так.
Надя подвинулась ближе, обняла. Молча хлопала ресницами, пряча подозрительно блестевшие глаза.
— Уже думаю иной раз: не потому ли вампирами становятся — по духу, не по крови — что в людях одну гадость видят, злобу, ненависть? По себе знаю: накатит тоска — хочется… пусть не убить, но — ударить. Чтоб не так тяжело самому было. Боюсь я, Надька! Господи, как боюсь сорваться однажды!
Подняв руку, Надя несмело стала гладить меня по голове. Я вздохнул:
— Надь, ты не представляешь, как я хочу жить нормальной жизнью; спать дома — в нормальной кровати, а не рыться словно собака бродячая. Все бы отдал — и силу, и власть над людьми, — чтоб только жить как все.
— Кеш, ты по-прежнему мой брат, — мягко сказала Надя. — И мама радуется, когда ты приходишь.
— Знаю, — я осторожно провел пальцами по ее волосам. — Знаю, Надя. Спасибо.
Еще раз вздохнув, я мягко отстранил ее:
— Мне пора, Надюш.
— Куда? Все равно бродишь по городу до утра!
— Надь, ты прости. Я один хочу побыть.
— Давай я уйду из комнаты? Посидишь здесь.
— Нет. Спасибо. Я все же пойду.
— Вот упрямый! И куда?
— Посмотрим, — я поднялся. Она молча пошла за мной в прихожую.
Одевшись, обувшись, я выдавил-таки:
— Прости, Надь. Однажды я задержусь до утра, обещаю.
— Кеша, ты уходишь? — из зала показалась мать.
— Да, мам. Пока, — я щелкнул замком, намереваясь выйти на лестничную площадку.
— Когда ты теперь придешь?
— Не знаю, мам. На днях загляну. Пока.
Выходя, я оглянулся, помахал ладошкой. Надя ответила тем же. В уголках ее глаз снова заблестели слезы. Ну что такое — я не плачу, а она — ревет!
Зря я на нее все это вылил. Только расстроил. Но все же насколько тяжелей была бы жизнь без такого чуткого женского пола!
Предавшись размышлениям, я неторопливо брел по тротуару. Навстречу мне, уставившись в светящийся цифрами агрегат, шел незнакомый мужчина лет сорока. Проходя последние разделяющие нас метры, он смотрел уже только на меня. Приблизившись вплотную, произнес:
