– Не суди о табуне по лядащей кляче, – строго заметил Джахур.
– Оружие не сдам, – заявил Таянгу. – Не ты его мне вручал, Бахтиар. И людей заберу. Идемте, земляки.
– И я ухожу, – подхватился Курбан.
– Стойте! А башню кто останется сторожить?
– Иван да Сабур. Пусть потягаются с татарами, коли уж такие храбрые. Мы пойдем спать.
– А совесть где?
– Собака утащила.
Кипчаки не спеша покинули башню.
– Худый кустодия недруг, – сказал Олег по-славянски. И тут же извел на тюркскую речь: – Плохой страж – враг.
– Не то я разучился с людьми разговаривать, не то никогда не умел, – опечалился Бахтиар. – Довели, сукины дети! За всю жизнь столько не ругался, сколько сегодня пришлось. Видать, Байгубек, умирая, завещал мне все слова свои бранные. Так бы и отлупил сволочей хорошей палкой, пес их мать! Да что толку? Палкой никого не убедишь.
– Почему? – веско произнес Джахур. – Иных молодцов только палкой и можно вразумить.
– Курбан-то каков, а? А был вроде тихий. Что с ним стряслось?
– Пустой человек. На земле нетвердо стоит. Корень слабый. Привык по богатым дворам таскаться, на свадьбах играть, подарки получать, на подачки жить. Каждый день праздник. Кончился праздник – и растерялся Тощий Курбан, на весь мир обозлился.
– Пусть сгинет, окаянный. В душу наплевал. Да и я хорош – чего ради вступился за тебя? – напал Бахтиар на Олега. – От русских добра не видел. – И тотчас спохватился – чем он лучше Курбана? По-ребячьи себя ведет, хочет зло на правом сорвать. Усмехнулся. – Ну, и худа тоже. Не видел худа от русских. А теперь у Хорезма, пожалуй, только и светлой надежды, что Русь. Столкнул нас в омут Чингиз – кто иной поможет на сушу выбраться? Соседи ближние – сплошь враги, всем насолил Мухамед. Наше горе им в радость. Прости. Таянгу допек.
– Он опасней Курбана, – сказал Джахур. – Изувер. – Страшен тупостью, неумолимой жестокостью.
– Аки скот буй и несмыслен, – проворчал гость. – Жизнь – что река Джейхун. Истоки – в горах неведомых, низовья – у моря раскинулись. Таянгу – точно жадный и глупый сом, забившийся в устье под корягу. Ведать не ведает плоскоголовая рыба, что судьба ее – под пятою событий, происходящих далече в синих верховьях. Не падало снегу зимой, случилось лето прохладное, не стает лед высоко на горах – иссякнет река, обмелеет, высохнут нерестилища, пропала порода сомовья. Плотину где возведут, влагу в степь отведут по каналам, берег размоет, хворь на речную живность пойдет – опять сому беда. Я купец. Купцы, говорят, народ прижимистый, алчный, зоркий на лихву да на выгоду. Может, и так – на кой бес торг без барыша. Однако же и не слепой, не глухой. Соображающий. Везде побывал Олег – в немчинах и свеях, по стогнам Царьграда ступал, в Булгарах, Итиле, Ургенче торговал, насмотрелся всего, многое приметил. Поневоле думать научился, вглубь глядеть. Книги, бывает, читаю. Любопытно, как разные люди живут, под солнцем устраиваются. Жизнь – как цепь из тысяч звеньев, крепко сцепленных между собой. Вынь одно – распадется. Таянгу ненавидит русских, а не знает того, скудоумный, что счастье его детой – от русских, ежели до сути копать. И его детей и твоих, Уразбай. Счастье всей земли Юргенской.
