Весь в белом, с глазами поднятыми к небу, он был так прекрасен, что я не мог свести с него глаз.
Потом Селим начал объяснять мне.
— Что я сделаю? В нашего пророка, который другим не позволяет иметь больше одной жены, а сам имел их столько, сколько ему хотелось, — я не верю. Притом, ты знаешь, что я люблю вино. Никем другим как магометанином мне быть нельзя, а так как я в Бога всё-таки верую, то иногда и молюсь, как умею. Впрочем, разве я знаю что-нибудь? Знаю, что Бог есть, вот и всё.
И через минуту он заговорил совсем о другом:
— Знаешь что, Генрик?
— Что?
— У меня есть великолепные сигары. Мы уже не дети, можем курить.
— Давай.
Мирза соскочил с постели и достал пачку сигар. Закурили мы, улеглись и только старались сплёвывать так, чтобы это было незаметно.
Через минуту Селим заговорил опять:
— Знаешь что, Генрик? Я тебе завидую. Ты так вот уж действительно взрослый.
— Надеюсь.
— Потому что ты опекун. Ах, если б и мне отдали кого-нибудь под опеку!
— Это не так легко, да, кроме того, откуда же возьмётся другая Ганя?.. Но вот что, — продолжал я вполне убеждённым голосом, — я думаю, что более уж не поеду в гимназию. Человек, у которого такие обязанности дома, не может ходить в школу.
— И… всё-то ты бредишь. Что ж, ты совсем, значит, не будешь учиться? А Главная Школа?
— Ты меня знаешь, что я учиться люблю, но долг прежде всего. Разве отец отпустит со мною Ганю в Варшаву…
— Ему это и во сне не приснится.
— Пока я в гимназии, конечно, нет; но как сделаюсь студентом, то мне отдадут Ганю. Как, разве ты не знаешь, что такое студент?
— Да, да… А, может быть. Ты будешь надзирать за нею, а потом женишься на ней.
Я так и привскочил на кровати.
— Мирза, да ты с ума сошёл!
— Да почему же бы и нет? В гимназии человеку жениться нельзя, но студенту можно. А студент может иметь не только жену, но и детей. Ха, ха, ха!
Но в это время прерогативы и все привилегии студенчества не интересовали меня ни на каплю. Вопрос Мирзы как молния осветил ту часть моей души, которая и для меня оставалась ещё тёмною. Тысяча мыслей, точно тысяча птиц, промелькнуло в моей голове. Жениться на моей дорогой, милой сиротке! Да, это была молния, новая молния мысли и чувства. Казалось мне, что во мрак моего сердца кто-то внёс огонь. Любовь, хотя и глубокая, но до сих пор братская, от этого огня окрасилась розовым светом и загорелась до сих пор незнакомым мне теплом. Жениться на ней, на Гане, на этом светлокудром ангеле, на моей дорогой, любимой… И я слабым, тихим голосом, как эхо, повторил свой последний вопрос:
