Он ловко юркнул в калитку и стрелой помчался по дороге, мелькая босыми пятками. Видно было, что сорванец хорошо знал, где искать отца, и бегал он за ним не один раз. Мать, глядя ему вслед, одергивала мокрый передник, расшитый красными и зелеными узорами, и поправляла волосы, выбившиеся русыми прядями из-под новенькой нарядной кики. Видя, что внимание женщины отвлечено, волхв быстрым взглядом окинул ее наряд. Передник, казавшийся издалека просто цветастой тканью, оказался дивным сплетением вышитых магических символов, сочетание которых должно было давать хозяйке здоровье, красоту и силу. Все это называлось «заклинанием весны», и фигуры Макоши, Лады и Леля, обозначенные красными крестиками ниток вперемежку с полосами елочки зеленой нитки, любому потомку Светлых Богов говорили очень многое.
– Из дреговичей будешь? – спросил Велегаст, видя, как тень мрачного раздумья сковала женщину странным оцепенением.
– Ах да! – спохватилась хозяйка. – Пойдемте же скорее в дом. Не дай бог, кто вас увидит!
Она быстро пошла к низенькой дощатой двери, на ходу беспокойно оборачиваясь то на идущих за ней странных гостей, то на соседние дворы и дорогу. Но все было тихо. Полуденный зной погасил все признаки жизни, и, казалось, город просто обезлюдел. Только облачка пыли, вздымаемые набежавшим с моря порывом ветра, вставали и бродили по улицам, как бездомные призраки.
Проходя мимо вишни, волхв на секунду задержался, прикоснувшись ладонью к теплой и шершавой коре старого дерева. Посмотрел вверх, в зеленое кружево кроны, сквозь которое сыпалась тусклая голубизна прожженного зноем неба, словно надеялся увидеть себя вновь мальчишкой, сидящим на одной из гнущихся толстых веток. Многое он мог бы припомнить сейчас, но чуткий отрок, не устававший охранять своего учителя, потянул его за рукав, и Велегаст, тряхнув седыми волосами, шагнул, следуя за ним, в полутемную прохладу человеческого жилья.
Внутри дома был земляной пол, гладко вымазанный глиной и застеленный толстыми циновками. Два небольших оконца, затянутых рыбьим пузырем, неохотно пропускали дневной свет. Вдоль трех стен тянулись лавки и сундуки, а около четвертой стояла печь из камней и глины. У входа, мерцая широким стальным лезвием, стояла прислоненная к стене рогатина, а на лавке лежал топор. Рядом с оконцем, смотревшим, как и дверь, во двор, висел лук и два колчана стрел. Все красноречиво говорило о том, что обитатели этого дома не очень-то верили в покой внешнего мира и жили в постоянной тревоге за свою жизнь.
