Господа продолжали упражняться еще пару часов, пока Салли не засобиралась домой. Я к тому времени успел расположиться в библиотеке, не найдя иного способа справиться с похмельем. Но пока квартиру оглашали страстные вопли Салли Сирен, это было не так-то просто — несмотря на включенное радио.
Наконец, голова Салли, обильно орошенная лаком для волос, показалась в дверном проеме:
— Пока-пока, мышонок Клас! — И она исчезла, ублаженная любовником Генри Морганом.
Когда в квартире вновь воцарился покой, Генри-сибарит вошел ко мне, чтобы сообщить, что он влюблен, по уши влюблен. Он даже выглядел моложе, несмотря на бессонную ночь, был гладко выбрит, а мешки под глазами словно смыло обильными поцелуями Салли.
— И имя у нее такое красивое, — сказал Генри. — Салли Сирен… — несколько раз повторил он, словно пытаясь вернуть вкус ее поцелуев. — Я хочу посвятить ей песню, — заявил влюбленный, осторожно закрывая дверь. — Симпатичную песенку, — скромно добавил он в коридоре.
Я изначально с недоверием отнесся к страсти Генри. Салли Сирен была слишком резкой, и я полагал, что речь идет о мимолетном увлечении, по прошествии которого моему другу предстояло, очнувшись от морока, горько пожалеть о своих словах, деяниях и обещаниях, данных этой непростой особе.
К обеду Генри написал песню «Счастливая Салли Сирен». Услышав легкую, воздушную мелодию и кокетливый перебор аккомпанемента, я никак не мог соотнести их с недавно промчавшимся по нашей квартире хлопотливым торнадо средней весовой категории в длинном платье с блестками, в туфлях на высоком каблуке и при полном макияже.
— Хорошая песня, — сказал я. — Очень хорошая песня. Только, может быть, слишком романтичная. Салли, она… твердо стоит на земле, обеими ногами, так сказать…
— Не надо, Клас, — разочарованно протянул Генри. — Зачем ты все время сгоняешь меня с небес на землю?
— Вовсе не сгоняю. Может быть, у меня просто похмелье?
Генри со стоном опустился возле рояля, глубоко вздохнул, и я понял, что дело сделано: он плакал, уткнувшись лицом в скрещенные на рояле руки, тихо и смиренно всхлипывая. Клавиши между «до» и «фа» намокли.
Я сел на софу и тоже вздохнул. Черное солнце раскаяния и сожаления взошло над похмельной долиной стенаний.
— Прости, что я такой нечуткий, — попросил я. — Мог бы и поделикатнее, конечно…
Генри кивнул.
— Иногда мшш… стиливи… — всхлипывал Генри, не отрываясь от рояля.
— Не могу разобрать ни слова.
Генри поднял голову и посмотрел в окно на грязно-серую улицу. Затем повернулся ко мне, и я увидел на лице следы слез.
