— Иногда можно сделать вид, — повторил он. — Можно же просто притвориться.
— Конечно, — согласился я.
Достав чистый и выглаженный носовой платок, Генри высморкался и внезапно улыбнулся.
— Они такие жестокие! — Он шмыгнул носом. — Они невыносимо прямые и честные…
— Кто?
— Салли сказала, что она замужем и любит мужа и детей больше всего на свете. Она не лгала, я видел, что она говорит правду. Нет, черт меня дери, я больше никогда не буду влюбляться. Впрочем, я и не влюблялся, а просто сделал вид — освежить воспоминания. Так давно не влюблялся…
— У меня то же самое, — сказал я. — Чертовски давно.
Генри снова принялся бренчать на рояле, гораздо более сдержанно, спокойно и без притворной радости. Как если бы Моцарт попробовал играть блюз. Теперь музыка Генри звучала более искренне; я прилег на софу, закрыл глаза и стал слушать.
— In the mood for Maud,[17] — тихо запел он. — In the mood for Maud, — взвыл он, как настоящий черный король блюза.
Я сразу понял, что он снова исчезнет на время. Что он сбежит уже вечером. Салли Сирен лишь напомнила ему о Любви.
Вновь настало время прилежно трудиться в заповеднике, который мы попытались создать в нашем доме: несколько часов за печатной машинкой, несколько часов на раскопках и тихие прохладные осенние вечера перед камином. Я совершенно добровольно придерживался этого расписания те несколько дней, что Генри пропадал у Мод.
Время от времени я спускался в подвал. Была смена Грегера и Биргера, а они работали крайне мало, все больше препираясь и потягивая десертное вино. Биргер как раз писал новую поэму и потому не мог сосредоточиться на работе. Грегер возил тачку.
— Жить ведь тоже надо, — сказал мне Биргер однажды вечером. — Работая, тоже надо жить, так?
Я согласился.
— Вот Грегер — он простой человек, — сказал Биргер, когда товарищ скрылся с полной тачкой. — Немного наивный, но отличный парень. Он всегда придет на помощь, понимаешь? Всегда. Но он простой человек.
— А мне не доводилось встречать простых людей, — сказал я.
— Ясное дело, — поспешил согласиться Биргер. — Об этом моя поэма. «Простое — видимость одна / но трудно разглядеть / когда является луна / мы скорбь должны терпеть…» — продекламировал Биргер.
— Красивые рифмы, — похвалил я. — Прямо как у Гульберга.
— Спасибо, спасибо! — Биргер протянул мне грязную пятерню.
— Осталось еще? — спросил Грегер по возвращении.
— Чего? Земли — полно!
— Сладкое осталось? — пояснил Грегер.
Биргер достал пол-литра десертного, и мы сделали по глотку для согрева в благоговейном молчании.
