Невероятно, но мне это удавалось. С каждой секундой я всё больше, всё неотвратимее узнавал того, чей ненавистный детский голос был так похож — и не похож — на все другие детские голоса. Да, несомненно, случилось чудо. Это был он. Чёртов Альбертик. Его нестерпимое занудство, его тяжёлое дыхание между фразами, его поганая вундеркиндовская манера описывать себя как объект научного исследования, всё ж время от времени срываясь на детские слёзы:
— …Мы ведь верили в это, вы помните?.. Сейчас уже мало кто помнит… Но тогда… Тогда я задумался: да, Ленин умер, дедушка Ленин, даже он умер, но он не должен был умереть, это неправильно! И тут у меня в голове как будто что-то щелкнуло… я сам не знаю, как это получилось… я понял: дедушка Ленин не должен был умереть, тут какая-то накладка, какой-то сбой, но я его исправлю, я стану таким же, как дедушка Ленин, стану великим, но я не умру!.. И уже на следующий день… но я не знаю, как это получилось, правда, не знаю, я думал, вы нарочно это сделали, вы же профессиональный психолог…
Голая комната. Белые стены. Нервное мигание фиолетовой лампы. Яркое зелёное пятно марлевого костюма министра безопасности и вылинявшие синие полоски бессмертной тельняшки. Я всё ещё не верил до конца. То, что он рассказывал, было так невероятно, что меня даже почти не покоробил навешенный на меня вульгарный ярлычок «психолога» (вместо серьёзного и правильного «психотерапевт»). Но доказательство сидело прямо передо мной, живое и здоровое, и это не могло быть ни ошибкой, ни диким розыгрышем, потому что — я только сейчас это осознал — ни одна служба безопасности, пусть даже целиком укомплектованная жохами вроде Кострецкого, чисто технически не смогла бы в такой идеальной сохранности выудить из прошлого тот давний, абсолютно неважный для России (как казалось тогда) диалог — тщеславного юноши с умирающим ребёнком. А это странное существо по прозвищу Бессмертный Лидер только что воспроизвёло его почти дословно.
Похоже, наша милая беседа все эти годы сидела в его памяти так же крепко, как и в моей, смятенно подумал я. Впрочем, неудивительно. Ведь именно тогда его жизнь — как и моя — резко переменилась. Только моя была навеки погублена (чего я ещё не знал), а для Альбертика, оказывается, всё только начиналось.
Но продолжаю.
В те дни бедного мальчика совсем загоняли по кабинетам — изумлённые врачи попросту отказывались верить в подлинность его «анализов». Когда же сомнений оставаться больше не могло, они пришли к выводу, что, видимо, ошибались раньше — и все прежние болячки маленького Альберта носили сугубо психосоматический характер.
