— Ну что — за знакомство? — одобрительно засмеялся Игорь, снова разлив коньяк и ловким барменским жестом крутанув бутылку вокруг руки.
Мы с Альбертом синхронно потянулись друг к другу дрожащими бокалами — осторожно, с опаской, словно боясь, что, едва стекло коснётся стекла, мы оба исчезнем, аннигилируемся. Сейчас мне уже ничего не казалось невероятным. Но странно, едва они с лёгким стуком сошлись (не произведя никаких видимых разрушений), как я ощутил почти невыносимое облегчение. Переваривать случившееся у меня пока не было ни душевных сил, ни храбрости, — однако я уже начинал догадываться, что, скорее всего, смогу жить со всем этим и дальше. Забавно: стоит нам коснуться своего прошлого — пусть только слегка, посредством бокала — как его власть над нами ослабевает.
Видимо, Альберт тоже чувствовал что-то подобное — потому что он вдруг громко, с облегчением вздохнул и неуверенно заулыбался. (Этой улыбки я тоже по новостям никогда не видел — наверное, среди посторонних она была ему запрещена).
— Благословляю вас, дети мои, — развязно прокомментировал Кострецкий, которому явно позволялось здесь куда больше, чем я мог себе представить.
Миг поколебавшись, я тоже позволил себе криво и жалко улыбнуться. Страшно довольный результатами своей терапии Игорь глухо заорал «Ага!!!» (суровая комната старательно проглатывала звуки), захлопал в ладоши, подмигнул мне и, присев на краешек стола, закачал ногами в элегантных летних сандалиях:
— Вы чуете, Анатолий Витальевич, наш Альбертик-то, оказывается, не умер. Альбертик, расскажите нам, как это так случилось, что вы не умерли?..
«Альбертик» с готовностью опрокинул в себя вторую порцию запрещённого пойла — и принялся рассказывать. (По отточенности формулировок заметно было, кстати, что он повествует о своих приключениях далеко не впервой).
Передаю эту невероятную историю в общих чертах.
Оказывается, уже на другой день после душещипательной беседы с безымянным, но строгим работником «телефона доверия» безнадёжно больной ребёнок почувствовал себя намного лучше. Конечно, это могло быть простым самовнушением. Но к концу месяца результат был налицо — все функции его многострадального организма восстановились полностью!
Не в пример себе десятилетнему, Альберт разбирался теперь в своих детских болячках достаточно хорошо. Я же, да простит меня Гиппократ, вовсе не желал углубляться в эту мерзость — ни тогда, ни сейчас. Проще говоря, всю научно-теоретическую часть его рассказа я благополучно пропустил мимо ушей, стараясь не вникать в суть. Зато в интонации и манеру речи вслушивался как мог чутко, пытаясь распознать в них того отличника, того жалкого ботаника из телефонной трубки шестидесятипятилетней давности.
