Чего не скажешь обо мне. Я с тоской вглядывался в уютные черноты меж смутно коричневеющих во тьме стволов, вяло надеясь, что вот сейчас-сейчас какая-нибудь неведомая, но целенаправленно-добрая сила схватит меня за бока, утащит прочь, укроет в этом всепоглощающем, всепрощающем, спасительно равнодушном мраке. Увы, я хорошо понимал, что Кострецкий, если понадобится, и с адовой сковороды достанет. Поэтому в очередной раз сделал над собой (почти невероятное) волевое усилие и сумел относительно ровным голосом выговорить:
— Что вы, Игорь, я вас очень внимательно слушаю.
— А уже и всё, — небрежно отозвался Кострецкий, вставая с шатучей скамьи и протягивая заботливую длань, чтобы помочь и мне подняться — что сделать самостоятельно, не утратив достоинства, было бы мне, старику, и впрямь не так-то легко.
«Домой» шли молча, вернее, почти молча: Игорь, видимо, и сам слегка ошалел от собственного суесловия — и теперь тихонечко мурлыкал себе под нос пошленький Ди-Аннин мотивчик, дико меня раздражавший. Больше всего на свете мне хотелось рявкнуть, чтобы он заткнулся, что было бы, пожалуй, не так уж и безрассудно после того, как он поведал мне свои удивительные секреты; но кто его знает, что там ещё пряталось в гофрированных рукавах его щегольского летнего костюма? — и я благоразумно не стал злоупотреблять своим новым статусом душеприказчика.
Вместо этого я погрузился в размышления — как ни странно, не столько мрачные, сколько занимательные. Игорь, несомненно, знал, что делает: даже вполне понятное беспокойство о своей шкуре не могло уже заслонить во мне того жгучего естествоиспытательского азарта, который ему, мерзавцу, удалось-таки во мне раскочегарить. Стыдно, конечно, в таком признаваться — но мысль о том, что я смогу целых две недели сам, лично наблюдать уникальный человеческий экземпляр с феноменальными свойствами организма и психики, вызывала во мне подловатое, но неодолимое ликование учёного.
Кое-какие выводы я мог бы сделать уже сейчас — и дал себе слово в ближайшее время законспектировать их (если, конечно, удастся живым добраться до кабинета). Суть их была в том, что я, кажется, понял, почему попытки покушения на Гнездозора окружены такой пышной таинственностью. Ведь они равно свидетельствовали о его бессмертии и о его смертности. С одной стороны, оба случая говорили о том, что чуткое подсознание Лидера вовремя подаёт сигнал об опасности и мгновенно находит способ от неё уклониться. С другой, именно это его свойство косвенно указывало на то, что опасность всё же имела место — то есть что пуля, попав в грудь президента, убила бы его, равно как пронзил бы нож и удушила верёвка. Проще говоря, из всего этого следовал весьма занятный вывод, что наш Бессмертный Лидер бессмертен лишь относительно…
