На подоконнике лежал изящный, белый с золотом бинокль. Внешне он ничем не отличался от обычного театрального — но, глянув в него и покрутив колёсико, я с ужасом увидел не только мелкие трещины в камне, но и мох, и растеньица, и каких-то гнусных многоногих насекомых в них — и с ужасом и даже некоторой брезгливостью вернул вещицу на место, предоставив ей быть тем, чем она, видимо, и была — элегантным, очень во вкусе Кострецкого, элементом декора.
Симпатичный седой, с густыми белыми бакенбардами слуга (или как его там ещё назвать, метрдотель?..) принёс ужин — несколько больших фарфоровых посудин на «гжелевском» подносе. Тут-то деликатный Игорь и откланялся, сославшись на некие «мелкие, но противные организационные проблемы», которые ему якобы срочно надо было решить.
Я оценил такт министра безопасности, уже откуда-то знавшего, что я предпочитаю ужинать в одиночестве. Гадать, как именно он об этом прознал, мне не хотелось. Я сильно подозревал, что это не единственная (и далеко не самая интимная) моя привычка, о которой ему известно, — и должен заметить, что невовремя прихлынувшие мысли на этот счёт едва не погубили мой и без того жалкий аппетит.
Всё же я съел принесённое, однако вкуса почти не ощутил — так сильно было моё волнение и любопытство. Стыдливо прикрыв грязную посуду полотняной салфеткой (интуиция подсказывала мне, что мыть её за собой ни в коем случае не следует!), я встал, чтобы продолжить исследование загадочных недр своего жилища, — теперь, когда Игорь не дышал мне в затылок, я был не прочь разглядеть его подробнее.
Так называемая «столовая» — смахивающее на операционную продолговатое помещение с длинным дубовым столом, из-за которого через строго равные промежутки торчали высокие, чуть выгнутые спинки аскетичных стульев, — пробудила во мне привитую советским детством классовую неприязнь, и я пообещал себе, что часто бывать здесь не стану — разве что мои высокие друзья нагрянут ко мне в гости. Уютная, в зеленых тонах, спальня заслуживала большего внимания. Меня, правда, слегка позабавили размеры королевского ложа, — но ведь я и дома всегда сплю на разложенной тахте: люблю, старый грешник, чтобы было где раскинуть конечности.
Присев на кровать и слегка попрыгав на ней, чтобы испытать её упругость (на новом месте приснись жених невесте!), я покинул спальню — и двинулся дальше, в рабочий кабинет.
Там было тоже очень славно и пахло деревом. В торце располагался вполне натуральный камин (сейчас он, правда, ввиду июля бездействовал), а на крепком письменном столе с множеством выдвижных ящичков — детская мечта! — стоял ноутбук самой модной марки. (Ещё в Москве Игорь предупредил, что все условия для работы будут мне предоставлены — «только, пожалуйста, не устанавливайте там «телефона доверия», — оговорился он, — это было бы не очень тактично по отношению к хозяину Дачи». Подобная просьба, весьма недвусмысленно выдавшая его мнение о моём воспитании, не на шутку покоробила меня. Впрочем, я очень миролюбиво ответил, что буду только рад отдохнуть от чужих проблем и в кои-то веки заняться чем-нибудь для души — скажем, вкусненькими научными статьями, алчно требующими завершения).
