Машина Скорой помощи прибыла минут через пять.
Карел и Фера подняли Гонзика и понесли к машине. В эту минуту сознание вернулось к нему, он недоуменно огляделся.
— Что случилось? — спросил он слабым голосом и вдруг заметил, что куртка и штаны у него в крови. В машину он влез сам и тяжело опустился на сиденье рядом с койкой. Карел бросил в машину его шапку и захлопнул дверцу. «Schnell, schnell!»[28] — крикнул он шоферу. Тот, не торопясь, включил мотор. Санитар сел рядом с шофером.
Когда мотор заработал, шофер снисходительно усмехнулся.
— Nicht so schlimm[29], — сказал он и дал газ. Машина тронулась. Старый Рийк помахал отъезжающим и остался стоять на дороге, утирая шапкой слезы и не выпуская из рук балку, соскользнувшую с крыши. Когда он успел поднять ее — никто не заметил.
В машине было тепло. Гонзик оперся о кожаную спинку сиденья, но через минуту ему пришлось наклониться вперед: он почувствовал, что кровь течет ему за воротник. Санитар оглянулся на Гонзика и весело улыбнулся ему в окошечко. Шофер одной рукой закурил сигарету и, проезжая перекресток, дал сигнал. Мотор тихо гудел, машина осторожно ехала по людным улицам города.
У ворот городской больницы шофер затормозил и пошел к привратнику. Разговаривали они довольно долго, даже смеялись чему-то, потом шофер вернулся на свое место, знаками дал понять Гонзику, что в больнице для него нет места, и включил стартер.
До больницы в Форбахе было больше получаса езды. Рана Гонзика кровоточила. Гонзик вытирал кровь сперва платком, потом ладонью и тыльной стороной руки, а ладонь вытирал о брюки. Боли он не чувствовал, только очень хотелось спать. Нетвердой рукой он поднес ко рту сигарету, хотя перед самым его носом висела табличка «Rauchen verboten»[30].
В больнице пол и стены были выложены белым кафелем. Всюду ходили монахини-сестры в белых накрахмаленных чепцах. Поддерживаемый санитаром, Гонзик прошел по коридору до двери с надписью «Перевязочная»; только там санитар отбросил сигарету. Их приняла старая сестра и сквозь очки в металлической оправе взглядом знатока осмотрела рану. Обессиленный Гонзик опустился на стул, который ему подставила сестра, и закрыл глаза. В ушах у него шумело, и он слышал лишь обрывки разговора.
— Почему вы его не перевязали? — кричала сестра густым мужским голосом. Санитар что-то бормотал, о пленных, но сестра закричала, что человек есть человек, обругала санитара «кретином и ослом», выгнала за дверь и пообещала подать на него рапорт. Потом пришел санитар Луи, высокий, костлявый француз, с черной сигаретой в углу рта. На поясном ремне он направил широкую бритву и выбрил Гонзику голову. В операционной пациента раздели и положили на стол.
