Золотое руно [Повести и рассказы] | страница 29

В первый же день на Ивана свалилась приятная неожиданность: на пекарне, у печки, он встретил ротмистра Ознобова. Его было не узнать. В белой куртке, в белой косынке вместо обычного колпака, в белом же, но сильно захватанном переднике, с грязным полотенцем-прихваткой в руке он был неузнаваем, а синие, очень короткие штаны, обнажавшие сухие ноги, обутые в растоптанные тапки, делали его немного смешным и даже жалким.

— Антей! — с радостью воскликнул Ознобов и сразу смутился, заметив удивленный взгляд Ивана. — Вот видишь, работаю. А это косынка, колпак-то я прожег, другого не дают, а тут такое дело, оказывается: голову, то есть волосы, закрывать надо.

— Ну вот, вы теперь и при деле, — сказал Иван и неторопливо, безбоязненно осмотрел ротмистра.

Бледное лицо этого бывшего офицера было сейчас нездорово-багровым, пот струился из-под косынки и мелкими струйками стекал по шее на голую грудь, открытую ниже первого ребра, по локоть открытые руки покрыты страшными ожогами от раскаленных листов. Свежие ожоги были багровы, вчерашние — синие, старые начинали желтеть и шелушиться. В лице опять проступила знакомая боль — в бровях, в морщинах по углам губ.

— Я это только так. Пока. По письму княгини устроился, а вот получу из Франции деньги и махну туда. Может, вместе, а?

— Куда уж мне! — отмахнулся Иван и подумал: «И чего ради врет?»

— Полковник! Горят! — по-русски крикнули из глубины пекарни.

— Бегу! — откликнулся Ознобов и бросился к печам, сверкая в полумраке голыми ногами.

— Ифана! Тафай трафа! Пальшой аконь ната!

— Дам большой огонь, дам! — откликнулся Иван и улыбнулся от того, что здесь так весело работать.

Ему здесь начинало нравиться, огорчало только одно — ругань и окрики старшего пекаря, злого жилистого финна, страшно матерившегося по-русски. Однажды Иван сидел на пустом ящике у входа в горячий цех и с наслажденьем ел горячие булки, целую дюжину которых высыпал ему ротмистр в дровяную тележку, чтобы скрыть подгоревший товар. И в тот момент, как назло, прошел старший пекарь, набросился на Ивана с руганью, потом побежал и сделал ревизию выпечки. У ротмистра Ознобова не хватило, и тот потом жаловался Ивану, что его бранили и пригрозили увольнением.

— Скорей бы в цех перейти, ей-богу! Там хоть не будет этой ужасной жары, этого чертова брака и ожогов, — сетовал ротмистр.

Но Ознобова перевели в цех только к весне. Но и после перевода в цех Иван заметил в своем знакомом новые сомнения. Тот опять жаловался на сложность работы, на усталость, на отсутствие аппетита.