Посреди России - Василий Алексеевич Лебедев

Они приходят ежегодно, но не каждому нынешнему человеку, особенно горожанину, доводится видеть столь редкое зрелище. Для этого надо иметь немало: русское поле, теплую ночь на исходе августа да заветный час, лишь тебе принадлежащий…

Но бывает и так: забросит судьба нежданно-негаданно из города на природу, которой за делами и видеть-то не видишь, и вот настает вечер, опускается темень и вызвездило, и ты спускаешься к речушке или озерцу омыть праведную пыль трудовую, но вдруг остановишься и замрешь, пораженный. Среди тишины, не нарушая ее, на самом краю неба, во тьме обнявшегося с землей, вдруг выблеснет откуда-то зарница. Свет ее — мгновенный всполох — так ярок, так чист и в то же время тревожен, как все до конца не познанное, что невольно стоишь и ждешь еще и еще повторенья, будто разгадки, и дивишься: на небе — ни тучки, все роится звездами, весь день проголубел до вечера, даже не слышно движенья воздуха, а зарницы всплескивают на горизонте, и кажется, что от их волшебного света вдруг шевельнулись и зашуршали спавшие колосья… Им недолго стоять. Им осталось совсем немного, они будто только и ждали этой теплой ночи, звезд и непременно вот этих зарниц, без таинственного мерцанья которых нет им полного исцеленья и недостанет чего-то такого, без чего не свершится еще одно великое таинство жизни — не выстоится, не дойдет тяжелое поле хлеба, перед тем как лечь в закрома и отдать себя людям… Еще более поразительно, что за весь вечер, за всю ночь ни гром не рокотнет, ни ветер не налетит и утро воссияет солнцем, крупной, погожей росой, а вчерашние зарницы забудутся или покажутся небытием. Но были же они — были! — эти всполохи по краю неба, и душа томилась ожиданием чего-то тревожного, что не пришло, не свершилось, и мир с его созревшим после вчерашних зарниц полем остался на какое-то время от чего-то убереженным, неопалимым и еще более дорогим.

Зарницы на исходе августа… Они приходят ежегодно, бесшумно вспыхивают над созревающими хлебами, довершают, по поверью, великое дело природы, и потому названы они в народе — хлебозоры.

Тот год выдался для меня тяжелым: я едва не лишился разъединственного сына. Лето прошло в тревожном ожидании исхода, и вот в конце августа, когда мои коллеги-учителя съезжались, готовились к конференции, я пробирался из райцентра на свой хутор, где была моя учительская квартира. На руках у меня был сын, пятилетнее солнышко, только что выписанный из больницы. Пока няньки искали его белоносые ботинки, поезд до нашей станции ушел. Пришлось выбираться на шоссе и под вечер удалось доехать до того перекрестка, где асфальт пересекает нашу проселочную, на которой кончаются километры и начинаются версты. До моего жилья было их — девятнадцать. Я присел у перекрестка на обочину, посадил на колени сына и решил подождать попутку. Надежды на нее было немного, но когда она есть, от нее не отмахиваются.