Золотое руно [Повести и рассказы] | страница 15

Изредка наезжал к нему Шалин, нанявшийся матросом на рыболовное судно. Приезжал всегда пьяный и просил у Ивана денег. На вопросы о том, скоро ли они направятся в Россию, Шалин отвечал всегда нервно и грубо:

— На кой она те черт, твоя деревня, твоя Россия? Зачем ты туда поедешь? Кресты целовать? Там все с голоду передохли! — Он делал широкий жест рукой, потом долго и молча грозил ему длинным шершавым пальцем и неизменно добавлял, — Ты должен по гроб за меня молиться, что вытащил тебя из Кронштадта. Дай марок! Да отдам, не мнись, сермяга!

Иван давал марок и просил:

— Андрей Варфоломеич, может, меня одного как-нибудь направить домой-то, раз вы…

— Хм! Направить! У тебя, должно быть, деньжата завелись, так дай их мне, я куплю пост президента — и дело в шляпе: направлю!

Последний раз он приходил угрюмее обычного, и на прощание зло твердил:

— Все там, в России, передохли! Все!

Но Иван не верил, он знал одно: Обручевы — цепкий народ, из земли все выжмут, спать не будут, лаптей наплетут, полотна наткут, — ни холод, ни голод их не возьмет. Живы они, и жива деревня! С этого не мог сбить его Шалин. «Ну, а если и в самом деле нехватки, — думал Иван, — так вот тут-то и пригодятся, тут-то и придутся в пору те вещи, что он привезет с собой».

Однажды в воскресенье он надел чистое белье, брюки и пиджак, повязал шарф-кашне, чтобы скрыть неважную рубашку, примерил новую кепку с большой пуговицей, надел и ее и отправился в центр города, в магазины, присмотреться к товарам.

Незнание языка, боязнь показаться смешным или помешать кому-либо сделали его осторожным, развили внимательность, какой раньше не было даже на флоте, и под вечер у него сложилось немало новых впечатлений о городе. Многое в этой неизвестной ему жизни казалось странным, что-то — удивительным или даже смешным. Так, например, он совершенно точно установил, что мужчины, заходя в магазины, где продавались женские товары, обязательно снимали шляпы, а многие даже заставляли себя улыбаться, хотя на улице Иван видел их озабоченными. Продавцы тоже были ласковы, не как Шалин-старший в своей лавке, кричавший, бывало: «Не мусоль мануфактуру, суконное рыло!» Здесь продавцы каждому купившему у них вещь говорили кúтош[2], а кой-кого, кто сделал покупку покрупней, провожали до дверей и кланялись.

Все эти наблюдения были приятны Ивану, он старательно запоминал их и уже раздумывал над тем, как он, возвратясь домой, в деревню, будет рассказывать обо всем этом своим деревенским, сидя где-нибудь на завалинке со стариками.