Но сейчас речь не о том. Сейчас я расскажу вам, об одном… ну, как бы тут лучше выразиться… Да просто об одном случае.
Каждое утро на «Утеныш» входила бойкая такая и непоседливая девчонка. Совсем молоденькая, лет, восемнадцати, не больше. Вся светленькая — и лицом, и бровями, и пышной своей волнистой прической, достигавшей узких и покатых плеч. А глаза у нее были похожи на родниковую воду, заключенную в темно-синий хрусталь. И эта прозрачная синь будто оторочена густыми темными пушинками-ресницами.
Девушка была говорлива, громко смеялась, щедро раздаривала всему окружающему улыбчивые взгляды. И в них не было, кажется, пока ничего, кроме озорной полудетской радости да еще, может, желания быть замеченной.
И ее замечали все. Мне было видно из капитанской рубки, как светлели у пассажиров лица, едва раздавался где-то на трапе ее голос. Я уже не говорю о своем стажере, Викторе, который, завидев девушку, на полуслове умолкал, и штурвал ему с этой минуты доверять было, пожалуй, опасно.
Девушку наперебой приглашали со всех скамеек, ребята ей уступали место:
— Садись, Любаша!
— Любаша, к нам иди!
Она в ответ дружелюбно и приветливо смеялась, на ходу благодаря. И все сияло в ней, плескалось, бродило.
Так было почти каждый раз. Каждый день, утром и вечером, слышался над Быстрихой Любашин смех.
И вот однажды встал ей навстречу, уступая место на скамейке, солдат. Он тоже был нашим постоянным пассажиром, потому как — я это знал — возил из города в воинскую часть почту. На вид вроде не очень и приметный, щупловатый, но поди ж ты, послушалась его Любаша: поблагодарила и села. Потом в непонятном замешательстве подняла глаза и тут же потупилась.
Солдат взял со скамейки и свою ношу, закинул ее на плечо и до самого поселка стоял рядом с Любашей, переминаясь с ноги на ногу.
Они сошли вместе (на трапе он пропустил ее впереди себя), но потом, видел я, они разошлись. Солдат стал взбираться по скользкой тропке на кручу — это была ближайшая дорога к воинской части. Девушка пошла направо, в поселок. Видать, она туда на работу ездила.
Солдат поднимался все выше, а Любаша неторопливо шла по тропке. И вдруг — понять не могу, как это они так угадали, — оба разом обернулись. И с добрую минуту неподвижно стояли.
Не знаю, что особенного было во всем этом, но Виктор, смотревший из-за приоткрытой двери рубки, внезапно с силой захлопнул дверцу и, облокотясь на штурвал, задумался. И стоял так, пока «Утенышу» не пришла пора вновь отчаливать.
