Глаза Давида сверкают, как у только что женившегося кота.
– А если полтонны? – у него такой вид, словно он стоит не за столом в тесной лавчонке, а на капитанском мостике просторного океанского лайнера.
– Тонна! – настаиваю я. – Минимум тонна!
Возле стеллажей, на которых разложены альбомы и открытки с видами святых мест, раздаётся мерзкий смешок. Узнаю одного из тех парней, которые приходят в кафе г-жи Плоткиной.
– Не задохнёшься? – спрашиваю.
– Всё в порядке, – вытаращив глаза, парень двигает ушами.
– Слава богу, – говорю я.
– Всё в порядке, – повторяет парень и хохочет ещё громче.
Давид, взглянув на меня, выразительно кашляет.
Понимаю: времена паршивые, и хозяину лавки ни к чему, чтобы клиент ушёл с пустыми руками, но этот смех…
– Уймись, – говорю я в сторону стеллажей. – Мы с другом беседуем об искусстве…
– Рисуночки твои видел, – сквозь хохот сообщает парень, – видел…
– Повезло тебе.
– Дерьмо я видел! Рисуночки твои – дерьмо! От вида этих рож хочется вешаться!..
– Жаль, что не… – говорю я. – Тебе бы полегчало…
Кашель Кучерявого сменяется приступом учтивости. «Послушай, человек, – говорит он, – будь любезен отсюда выкатиться; будем очень тебе признательны, если сумеешь сделать так, чтобы мы нигде и никогда тебя больше не замечали… Не откажи, пожалуйста, в просьбе…»
– А если откажу? – хохочет парень.
Давид вздрагивает, его глаза загораются, как у шакала.
– Стой! – кричу рванувшемуся из-за стола Давиду. – Оставь этот портрет мне…
Ясно, драки не избежать; досадно лишь, что не обнаруживаю в себе настроя, необходимого во время такого действа…
– Что ж, – вяло произношу я и вспоминаю, что и в мировой, и в моей личной практике известны случаи, когда обходилось и при отсутствии настроя, без, так сказать, должного вдохновенья. – Что ж…
Перед дракой, как перед боем: оцениваю обстановку. Он выше ростом… Кажется, гибкий… Руки длинные… Кажется, спесив…
«Начну с короткого бокового в печень, – решаю я, – а там видно будет…»
В печень не попадаю – большим пальцем левой руки упираюсь в какую-то кость, но, не мешкая, бью тут же правой. Словно истинный меломан, слушаю, как у парня всхлипывают рёбра, как потом они трещат, будто трухлявые ступеньки вдруг проломившейся лестницы.
«Даже сотня тонн карандашей тебе не помогут, – хрипит парень, – тебе из дерьма не выбраться!»
Бью снизу в подбородок, а потом два раза подряд по залитому кровью рту. «Кажется, у парня отвалился язык», – вижу, как по его отвисшему подбородку стекает густой поток крови.
