***
Мне никогда не приходит на ум подумать об отце – с меня достаточно того, что он меня сделал; может быть, это лучшее, что он в своей жизни сотворил, и какое мне дело до того, как мой отец выглядит. Может быть, у него перекошенное лицо или поломанный нос, или что-то ещё… Наверно, что-то ещё, если мама с ним не осталась, а может… Мама о нём не упоминает, да нам и не нужно: ни маме, ни мне. Знаю только, что до того как родить меня, мама в каком-то магазине мыла полы и, наверно, не до любви было…
***
Почти месяц с мамой делают что-то такое, чтобы отучить её от водки; в прежние разы, подержав три-четыре дня, её выпускали… Больше в лечебницу маму не отдам, даже если она напьётся до полусмерти, даже если не поднимется с пола… Только бы выпустили в воскресенье, вторник или четверг! Я вышвырну диск с Шопеном – с моей стороны это будет поступком вполне благородным, потому что от гениев одно лишь зло… Кажется, я не гений – это утешает… Где-то я читал, что бывают гении добрые, и что добрый гений – он как бог! Но я сомневаюсь… Бог – это бог, и всё остальное здесь ни при чём!..
Всё же, когда мама вернётся домой, я, пожалуй, диск с Шопеном не вышвырну, потому что, прожив на свете двадцать шесть лет, вдруг для себя открыл, что жить – это за что-нибудь ухватиться!.. Просто как!.. Ты, мама, пей водку и слушай своего Шопена, если это то, что тебе надо… Ты пытаешься ухватиться – теперь я понимаю… В прошлом месяце, когда мои портреты выставили в кафе «Будьте здоровы!», я вдруг понял, что ухватился… К тому же мне платят… Иногда даже прилично… Во всяком случае, можно жить, оставив служб у на почте, и плевать на коалицию и оппозицию, инфляцию и девальвацию, трансляцию и информацию!.. Шопена не трону – ведь ты ухватилась… Жаль, что теперь твои руки слабые и ими не очень-то …
***
При въезде в Ришон-ле-Цион телефонная будка. Спрашиваю у Кучерявого:
– Художникам хорошо?
– А придуркам? – отвечает Кучерявый.
Пытаюсь собраться с мыслями. Разумеется, художник я пока игрушечный, и мне придётся извести тонну карандашей, прежде чем… Что ж, тонну так тонну! Лейтенант Эфраим Кон говорил: «Мордой в огонь так мордой в огонь!» В огне сгорела его рука.
***
Над городом загадочное небо, и я, всякий раз, когда оно такое, невольно закрываю глаза, потому что сверху, словно заклинание, доносится до меня тоскливый и путаный рассказ саксофона.
***
Стол в лавке Кучерявого завален старыми атласами, пыльными рамами для картин, стопками цветных бумаг. Говорю: «Нужна тонна карандашей!»
