Знакомый посмотрел на Юру удивленно.
— А на какой улице ты стоишь? — спросил он.
Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась «Пальмах» — в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль…
Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма — Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни…
Юра вдохнул горестно: «То-то твердят, в Израиле нет слова «Лама?» (Почему?) Есть «Каха!..» (Так!)
Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали…Тем не менее, при слове «поселение», у Юры будто уши закладывало…
Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот — вот… А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его «точки», что ли?
Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины «точки» полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно… К тому же «точки» «точкам» рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят… А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным «точкам». Его дурацкой логике. Дети! Они решают…
И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, — он все время отводил их куда-то в сторону, — и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
— Поселения — это нееврейская политика, — ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
— Не надо по книгам, — Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. — Ты по жизни… И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
Юра улыбнулся.
— Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна… Кратко? Политика поселений — это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой… Здесь у заложников нет и проблеска надежды…
— Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но… у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда… Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя…
