Злые языки много чего говаривали про старого Багрова да про дочку его. Но Николай Платонович был богат, поэтому как ни крутили кумушки, как ни сплетничали, а все же в округе многие почли бы за честь породниться с таким человеком. Да и сам Николай Платонович, дочь хотя и не любил, а последний год уже задумывался о том, за кого бы ее замуж пристроить. Он бы, конечно, вовек не собрался ей пару найти, ежели бы то было только для нее надобно. Но Багров всегда хотел остаться один в поместье и чтобы Любава не мешала бы его одиночеству. Пока была она малолеткой, то куда же ее отдашь? Николай Платонович только запрещал к нему ее выносить, велел держать подальше, в детской комнате, которую обустроил в противоположном от своих покоев конце дома. Теперь же волей-неволей, а дочь приходилось видеть часто. Было ей уже семнадцать лет, и стала она совсем барышней.
Николай Платонович не имел привычки размышлять о дочери, но последнее время все чаще сравнивал ее с покойной матерью. Анна Петровна, жена его, была весьма красивой женщиной, пышной, цветущей. Любава же, при том, что хороша была лицом, обладала каким-то мальчишеским сложением. Худа, даже тоща, как нередко говаривал ей Николай Платонович в глаза, упрекая в подобном недостатке. Но и лицо ее было не так кругло и румяно, как в моде было и нынче, и лет двадцать назад, форму имело продолговатую, цвета было бледного и, хотя не было в нем ни одной приметы, свойственной нынешним красавицам — белым, румяным да чернобровым, — все же было приятно на него посмотреть. Столько было в нем задору и привлекательности.
Призадумавшись о дочери, Николай Платонович призадумался и о женихе. И, верно, долго бы еще думал да соображал, ежели б не некоторые обстоятельства.
Как-то на Святки, минувшей зимой, когда в одну ночь все дороги замело так, что ни пройти, ни проехать, постучался к ним в Дом путник. Молодой человек лет двадцати пяти оказался сыном их ближайшего соседа, помещика Минина, возвращавшегося из заграничного путешествия под родной кров. Багров гостя принял, обогрел, накормил, побеседовал с ним.
Надо заметить, что молодой Минин, по имени Аркадий Дмитриевич, был препустейший субъект. Три года прожил он в Париже, после того около года в Петербурге, где нахватался самых разных столичных обычаев. Выглядел он совершеннейшим франтом: чулки цвета шампань, панталоны розовые, камзол лиловый, а под ним тонкого, золотого шитья жилет. Белый кружевной галстук выбивался из-под подбородка, весьма невыгодно оттеняя желтоватое округлое лицо. Аркадий Дмитриевич и болтун был преотменный, что тут же и выказал, расшаркавшись перед хозяином и его дочерью, за которой живо было послано. Все те три дня, что вынужденно прогостил он в доме Багровых, запертый снежной бурей, он рассказывал о своем блестящем положении в обществе, о батюшкином состоянии, о преобразованиях, которые намерен был осуществить в имении, чем надоел всем страшно. А уж когда стал волочиться он за Любавой… Девушка едва сдерживала смех. Николай Платонович и сам с трудом терпел этакого щеголя и пустозвона, но, однако…
