Затем выводили коня, и Фриц разучивал жокейский номер.
Вооружившись длинным кнутом, папаша Чекки командовал. В тот день Фриц прыгал много раз. Номер не получался. Сначала Фриц упал, ударившись о барьер. В другой раз его толкнула лошадь. Кнут со свистом взвивался вверх и хлестал мальчика по ногам: на них вспыхнули длинные багровые полосы.
Папаша Чекки продолжал командовать. Подавляя слезы, мальчик прыгал снова и снова.
Но ему не удалось вскочить на лошадь, и он опять упал.
Застарелые рубцы на его теле открылись и стали кровоточить, и на ветхом трико проступили пятна.
А папаша Чекки все кричал:
— Encore! Encore! [Еще! Еще! (франц.)]
Запыхавшись, судорожно всхлипывая, так что он едва успевал вздохнуть, Фриц с искаженным от боли лицом прыгал снова и снова.
Кнут настигал его, и мальчик твердил в отчаянии:
— Не могу! — Но его заставляли снова и снова вскакивать на коня.
И опять папаша Чекки свирепо хлестнул лошадь, и та понеслась вскачь, унося рыдающего мальчугана, ко-торый уже не помнил себя от боли.
— Не могу больше! — в муке простонал он.
За этой сценой молча наблюдали артисты, стоявшие в партере и в ложах.
— Encore! — крикнул Чекки, и Фриц снова прыгнул.
Забившись в уголок ложи, бледная, с побелевшими губами, Эмэ со страхом и злостью следила за тем, что происходило в манеже.
Папаша Чекки не унимался. Час прошел, еще четверть часа. Тело Фрица превратилось в сплошную рану. И опять он упал, и еще, и еще, и, корчась от боли, бился ногами о песок, и снова падал.
Нет, прыжок больше не получался. И Чекки прогнал Фрица с манежа, послав ему вдогонку грубое ругательство.
Эмэ выбежала из ложи: стеная от боли, Фриц, словно раненый зверь, укрылся за штабелем обручей. Задыхаясь, сжимая кулаки, он изрыгал отчаянные проклятия— весь набор бранных уличных слов и ругательств, подслушанных в конюшне.
Эмэ молча присела рядом с ним. Ее бледные губы дрожали.
Дети долго сидели во тьме, спрятавшись за обручами. Наконец Фриц откинулся назад, прислонившись головой к стенке, и уснул, сраженный усталостью и болью, а Эмэ, все такая же бледная, продолжала недвижно сидеть рядом, словно оберегая его сон.
Прошли годы. Все четверо теперь уже взрослые.
Папаша Чекки умер. Его до смерти зашибла лошадь.
Но труппа не распалась. Дела ее временами шли хорошо, временами — из рук вон плохо. Ей случалось выступать и на самых крупных аренах, и на самых что ни на есть захудалых.
Как явственно Эмэ виделось сиротливое, с белеными стенами здание провинциального цирка, где им привелось работать в ту зиму! Стояла ледяная стужа. Перед самым представлением в цирк вносили два чана с углем, и все здание наполнялось дымом, так что нечем было Дышать.
